от нуля до восьмидесяти парашютов
Глава четырнадцатая, где вечеринка набирает обороты и все снова куда-то бегут. Мы её еле написали *__* обоснуй умер и самозахоронился, но не пинайтесь за это))
© astrella
авторы: Hahnenfeder и Yves_, а также спасибо Юре за советы
название: Проект «Одинокий»
остальная информацияфэндом: ОЭ
персонажи: канонные
пейринг:канонный основной — алвадик, но также и разные другие, в том числе могущие сквикнуть
жанр: ау, немножко антиутопия, детектив
тип: слэш
рейтинг: R
статус: WIP: 14(19)
саммари: условная середина двадцатого века, Талиг как сверхдержава, которая зашугала остальные страны, Лионель как диктатор. магия из мира никуда не делась, но не торопится обнаруживать себя. а, и ещё есть странноватая психушка, в которой заперт Ричард Окделл и которой руководит Август Штанцлер.
предыдущие главы — по тэгу
обзорам
14. «La Force» (Сила), ок. 10 000 слов14. «La Force»
Оллария, больница Святой Октавии
Тарелки опустели быстро, и, отставив их, пациенты больницы Святой Октавии не знали, что делать дальше. На вечеринках они не бывали, а если и бывали, то забыли об этом. Ричард и сам не знал, но он полагался на Альдо, который, похоже, всё спланировал.
При мысли об Альдо, он снова почувствовал укол совести. Надо же было так глупо повести себя на суде: запутаться в ответах, потом ещё сказать что-то про листок… Но воспоминание о видении было таким ярким, таким ошеломляющим, что он просто не сдержался. Вот только — Дик хорошо это помнил — он тогда не стоял у окна, он тогда сделал себе укол этой «креды», которую так любит Альдо. И увидел, как тот человек, герцог Алва, поймал листок. И как до этого плакали камни.
Альдо говорил, что больше они не будут плакать, потому что Ричард присягнул своему истинному королю, но Ричард всё равно боялся снова пробовать «креду»: а вдруг Альдо ошибся и камни не из-за истинного короля плакали? Если они снова будут, Ричард не выдержит: слишком страшно, слишком сердце щемит. Но теперь отказать Альдо он просто не решится: ведь это из-за него, из-за Дика, так плохо вышло на суде — и вечеринка из праздничной превратилась неизвестно во что. И Альдо, хоть и улыбается, наверное, очень расстроен.
Заиграла музыка — это Альдо включил проигрыватель. Мелодия Дику была незнакома, а слова — непонятны. Но задорный ритм — тарелки и хлопки — и весёлые переборы струн увлекали, напоминая о чём-то счастливом, обещая что-то необыкновенное.
Дик даже попробовал совсем тихо подпеть, но тут подбежал Альдо:
— Я пытаюсь заставить их танцевать, а они не понимают!
Дик вздохнул и взглянул на других пациентов. Барбо сидел неподвижно на своём месте, четверо, кого, видимо, Альдо и пытался заставить танцевать, стояли между столами и о чём-то переговаривались, остальные сидели за столом и тоже разговаривали. Дик знал, что под присмотром санитаров решались поговорить немногие, а тут — какие танцы, когда можно было хотя бы ненадолго оказаться с товарищами по несчастью без присмотра.
— Я попробую пригласить какую-нибудь девушку, — предложил Дик, чтобы Альдо не приуныл.
— Но они же кошмарные, — светлые глаза Альдо округлились от полупритворного ужаса.
— Ничего, — неуверенно улыбнулся Дик.
Одну из женщин звали Мадлена и она была родом из Эпине. С виду ей было около пятидесяти, но могло оказаться и меньше тридцати — возраст многих пациентов, особенно тех, кто долго жил в больнице, давно стёрся. Большую часть времени она была совершенно нормальной, но иногда принималась рассказывать о том, как её маленького сына унесла на спине крысья матерь, и рассказы эти кончались неизменной истерикой, во время которой несчатсная принималась рвать на себе волосы и одежду.
Ричард пригласил Мадлену, она непонимающе посмотрела на него, вместо ответа, но он просто как можно осторожнее взял её за руку и повёл на свободную площадку перед дверью. Альдо, явно обрадованный, тут же постарался найти что-то более или менее медленное, подо что можно было бы танцевать, не рискуя растянуться на полу с непривычки. Ричард всё также осторожно обнял Мадлену за талию — и они стали медленно покачиваться под музыку. По-другому танцевать Мадлена не умела, потому что, наверное, разучилась, а Дик никогда и не мог.
Радости Альдо от созерцания одной-единственной — потому что больше никто не вдохновился их примером — танцующей пары хватило ненадолго. Краем глаза Дик заметил, что Альдо что-то вытаскивал из карманов — длинные палочки, «креду». Нужно было что-то ещё придумать, чтобы потянуть время — может, тогда бы пришли санитары и сообщили, что вечеринка кончилась… но в голову ничего не приходило. А Альдо уже разложил тонюсенькие — словно ненастоящие — шприцы по столу. И Понси уже взял тот, что оказался у него под носом. Другие тоже потянулись к шприцам. Отказался только один из пациентов — невысокий усатый южанин, которого совсем недавно перевели в больницу. Альдо попробовал уговорить его, но южанин только странно посмотрел на него, хотел, кажется, что-то сказать, но отвернулся.
Выпустив партнёршу, Дик подошёл к Альдо.
— Сейчас все будут танцевать, — сказал тот, а Дик обеспокоенно смотрел, как Понси вертит в руках шприц с «кредой».
— Ты уверен… — несмело начал Дик, но Альдо, уверенно кивнув, хлопнул его по плечу:
— Ты же видишь, как все напряжены! — он взял один из шприцов: — Давай подадим им пример, бери!
Дик послушно взял шприц, всё ещё надеясь на неожиданное появление санитаров: сейчас бы он и Арамоне обрадовался.
— Эй! Все! — крикнул Альдо, остановив музыку, чтобы привлечь внимание. — здесь лежат шприцы с чем-то волшебным! Разбирайте! Достаточно такого шприца, чтобы всем стало хорошо! Все обрели свободу и счастье! Они абсолютно безопасные, смотрите! Я сейчас себе вколю!
Как в дурном сне, когда вокруг творится что-то страшное, а ты бессилен изменить, Дик смотрел, как Альдо подносит шприц к руке, а кто-то из пациентов уже повторяет его движение, потому что невозможно было смотреть на Альдо и не следовать его примеру, так убедительно он говорил, так заразительно улыбался. И Дик не мог понять, почему на него почти не действует эта заразительность, ведь даже безразличный ко всему Понси как-то изловчился сделать себе укол.
Понси судорожно вздохнул и застыл на своём месте, губы его медленно растянулись в улыбке. Рядом с Ричардом Альдо присел на стол, на лице его было какое-то мечтательное выражение. Дик вздохнул и поднёс к руке шприц, в последний раз бросил взгляд на дверь, потом закрыл глаза и сделал укол.
Высокие яркие звёзды качнулись над Надором. Ричард лежал на одном из камней возле реки навзничь и смотрел в усыпанное звёздами небо. Прямо над ним горела особенно яркая звезда, красная, она пульсировала, а плоский камень был мокрый, от него намокала рубашка на спине, штаны медленно напитывались солёной влагой. В темноте было не разглядеть, но Ричард отчего-то знал, что то были не слёзы. Камни больше не плакали. Они кровоточили, истекали кровью. Ричард поднялся с камня, побрёл, даже не глядя в воду, он понимал, что ног не видно из-за густого, чёрного в ночи, цвета озера. Один раз он коснулся пальцами руки камней на самом дне, потом поднёс её к лицу, размазывая густую кровь по лбу и щекам. Из леса послышался шум ломающихся веток. Ричард остановился и подождал, пока огромное косматое нечто без головы выбежит к озеру. Земля дрогнула, Ричард упал на колени, камни больно впились в колени, камни как будто жаждали его, Дика, крови, требовали её. Может, тогда они бы сами перестали кровоточить.
— Бар-р-рбо! Ба-р-р…
— Крыса! Крыса! Отдай моё дитя! Отдай моё дитя! Крыса-а-а!
Музыки не было, но кто-то в углу выл что-то похожее на песню без слов, без мелодии, жуткую, безумную песню, тянул одну ноту бесконечно.
— Крыса!
Кто-то прыгал по столам, кто-то размахивал над головой собственными штанами и торжествующе вопил, кто-то таскал скамейку по полу, и она невыносимо громко скрежетала.
Чья-то рука потянулась к лицу Ричарда, пальцы бессильно скользнули по щеке.
— Айри! Айри! — донеслось из черноты. Что-то надрывающее душу было в этом крике, тонком и высоком, испуганном. Конечно же, темно, вокруг была непроглядная тьма и тяжёлый солёный запах крови. — Эдит застряла! Айри, помоги! Я не… не могу сама!
— Дейдри, ты здесь? Ты звала?
— Да-да! Эдит… она…
— Сейчас… не плачь. Нужно… всего-то… всего-то приподнять… зачем эти кровати такие тяжёлые, Дей? Выберемся… и будем спать просто на матрасах, да?
— Айри, она… она…
— Просто без сознания от страха… сейчас, подожди, мы…
— Хвала Создателю, вы здесь! — новый голос, незнакомый, совсем чужой. — Айрис, дайте я.
— Вы… я помогу…
— Выбирайтесь сама, я донесу девочек.
— Робер… Робер, я…
— Бегите, бегите, Айрис!
Снова чернота, и только косматый бесформенный, безголовый демон, явившийся из тьмы, стоит рядом, словно охраняет. И камни молят о крови.
— Крыса! Крыса! Убейте крысу!
К вопящей женщине подходят один за другим, а она тычет пальцем в пустоту, требуя, чтобы несуществующее чудище было убито немедленно. Кто-то колотит ложкой по тарелке, кто-то по-прежнему тянет свою песню, таскающий скамейку с силой ударил ею об пол, откуда-то послышался протяжный крик, тоскливый и оглушительный, больше похожий на вой.
— Крыса! Убейте!..
И, как будто подчинившись её приказу, все кидаются на этот вой, чтобы оборвать, задавить, задушить его, избавить мир от крысы, спасти несчастного младенца.
— Матушка, мы должны уходить.
— Я никуда не пойду.
— Матушка…
— Я никуда не…
— Но почему?
— Сын мёртв, муж мёртв, Надор умрёт в ближайшие часы — и я с ним!
— Но мы-то живы ещё! И Дик жив! Я видела его! Матушка, умоляю…
И тогда вмешивается тот, чужой, голос:
— Ваш сын жив, госпожа герцогиня.
— Откуда механику это знать?
— Я, — он решается сразу, — не механик. Я герцог Эпине. Робер Эпине. Простите, что выдавал себя за другого.
— Вы… видели моего сына?
Он не успевает ответить: мощный удар сотрясает само основание Надора. Рушатся балки старого дома, опять кричит ребёнок.
По пояс в крови озера Ричард, Повелитель Скал, стоит, раскинув руки, опрокинув лицо в звёзды. Дрожь камней, их корчи в агонии проходят сквозь всё тело. Пусть сотрясает, пусть скручивает и выжимает последнее, пусть — так надо!
И рядом — чёрный демон, сторожит.
— Отыщите Эйвона, он выведет вас. Я не пойду. Я не верю вам, герцог Эпине.
Его они находят недалеко от склепа. Старик зачем-то пытается отворить тяжёлую дверь.
— Дядя Эйвон, уговорите матушку… она… она в доме…
Девочки плачут, все три, и маленькие, и взрослая.
Тот, кто был первым, бьётся в припадке — пена на губах — и кричит, не переставая. Этот крик иглой впивается в левый висок, Ричард хватается за голову, пытаясь унять боль. Лицо мокрое, ладони скользят по щёкам, а человек кричит, выгибается — пена на синих губах, к нему на четвереньках бегут уже, к нему тянутся руки. Трещит ткань больничной пижамы, целыми клоками остаются в чужих пальцах волосы. Кровь следом остаётся на скамье и полу. Кто-то — маленький южанин — пытается оттолкнуть взбесившихся людей, но его едва замечают.
Потом наконец распахиваются двери, вбегают одетые во всё черное люди. Они стояли на страже, но упустили мгновение, когда всё началось, когда можно было остановить…
Чёрный демон не упустит. Камни вопят о крови их Повелителя — и Ричард покорно начинает падать в озеро, кровь которого уже дошла до пояса. Но вместо облепляющей солёной жидкости чувствует только тёплую тьму — чёрный демон не пустит его, не позволит камням выпить его.
— Мирабелла, пойдёмте.
— Уведите девочек, Эйвон. Оставьте меня.
— Мирабелла…
— Матушка, дверь… там всё завалило… нужно сейчас уходить!
— Идите.
— Мирабелла, послушайте. Мой сын погиб. Он был во дворе… во время первых же толчков — его задавило его же автомобилем.
— Госпожа герцогиня, — вмешивается тот, кого назвали Робером, — при мне говорили о вашем сыне, он жив, он поступил к кому-то на службу, подробностей я не знаю… Я бы не стал придумывать такие заурядные подробности, ведь правда!
— Мой сын… — перебивает Эйвон, — мой сын… Мирабелла, я виноват перед вами: это Реджинальд выдал Ричарда «Пегой кобыле». Он так хотел получить Надор… Я останусь, а вы уходите. Я хотел… хотел умереть в склепе… я…
— Матушка, двери… Я видела Ричарда! В пижаме, в больничной ужасной пижаме! Он худой и высокий, я на него наорала, мы поссорились! Матушка!
— Пойдёмте. И вы, Эйвон. Не смейте перечить.
Ричард в последний раз видит опрокидывающиеся звёзды Надора. Прямо над ним стоит созвездие Врагов во всём блеске своего заката, а под ним кричат камни. Тёплая тьма окутывает всё тело, укачивает, успокаивает боль.
— Там ещё свободен проход! Скорее!
Голоса удаляются. Кричат люди, потом всё стихает, остаётся только тяжёлый солёный запах крови. Бьётся сердце вместе с содрогающимся Надором.
— Дикон? Дикон, ты в порядке? Не нужно было мне допускать…
Дик заморгал от света ночника, показавшегося слишком ярким после непроглядной тьмы во сне. Он лежал в собственной постели, а за окном давно была ночь.
— Эр Август, — он протёр глаза.
— Меня вызвали, потому что произошло… кое-что.
Смутно Дику вспомнились скакавшие по столам безумцы, чьи-то вырванные волосы, ещё что-то ужасное, от чего передёргивало. Но потом пришло другое воспоминание, словно всплывшее из самых глубин памяти:
— Эр Август… я выпил яд тогда. Почему я до сих пор жив?
****
Надор, где-то на Надорской трассе
Трясло ещё несколько дней, но уже меньше: самые страшные толчки, разрушившие до основания дом Окделлов, пришлись на первую ночь. Тогда, в предрассветных сумерках Айрис, осторожно подобравшись к краю ямы на месте дома, увидела, что на дне, среди обломков, собирается вода, видимо, землетрясение обнажило русло какого-нибудь подземного ручья и теперь здесь будет озеро.
Матушка организовала временный лагерь, туда принесли кто что нашёл в развалинах домов, особенно ценился целлофан, который стелили под одеяла и растягивали, привязывая к веткам деревьев, потому что ближе к полудню пошёл дождь. Кто мог, собирал дрова, хорошо, что они горели лучше, чем можно было ожидать в это сырое время года, иначе люди замёрзли бы ещё до наступления второй ночи.
Робер на рассвете исчез, а ближе к обеду приехал на помятом «марагоне» с отвалившейся дверцей. Это была пока единственная рабочая машина, но Робер пообещал найти ещё и отремонтировать, если выйдет, чтобы перевозить людей, потому что толчки никак не прекращались, дорога становилась всё менее проходимой, и оставаться в окрестностях Надора с каждым часом становилось всё опасней.
С минуты на минуту ждали помощь: уже прошло достаточно времени, чтобы в Олларии узнали о несчастье в Надоре, хотя, конечно, известить их напрямую, во всяком случае, из центрального Надора, не получилось: телефонные провода были кругом оборваны.
Люди стекались отовсюду, и Айрис охрипла, объясняя, что здесь-то опасней всего, что воды очень мало, а та, что есть, становится солоней с каждым часом, что лучше, кто как может, двигаться прочь от Надора, особенно от центра Надора, что лучше вообще бежать в столицу.
Весь день те, кто был легко ранен или же совсем не пострадал, бродили по развалинам домов, искали заваленных. Некоторых удалось вытащить. С подачи дяди Эйвона стали составлять списки выживших, списки пропавших, списки уже достоверно погибших. С Эйвоном о признании, сделанном в самый страшный момент минувшей ночи, никто не заговаривал. Но Мирабелла в молитве о погибших упомянула и Наля и — к удивлению Айрис — в первый раз за много времени не назвала Ричарда.
Несколько ребят стаскивали тела погибших к яме с солёной водой. Там её набралось уже достаточно, чтобы обломки дома погрузились под воду наполовину. Кто-то называл новые и новые имена для списков Эйвона.
Они ждали, терпеливо ждали помощи и каждая птица казалась приближающимся вертолётом. Айрис попросила нескольких мальчишек следить за небом. И только Мирабелла каждый раз сжимала губы, когда ей говорили, что помощь вот-вот придёт. Айрис не хотела верить этим сжатым губам, потому не заговаривала с матерью, вместе они перевязывали раненых, промывая перед этим их раны, сооружали что-то вроде шин из веток, обмотанных обрывками тряпок. У особенно беспокойных, тех, кто выбежал из домов при первых же толчках и взял всё необходимое, нашлись аптечки, а в них — спирт, но мало, всего было слишком мало, а помощи и к вечеру второго дня не пришло.
— Может быть, — Айрис, выкроив минутку отдыха, жевала кусочек размокшего и солёного хлеба и старалась не думать о гудящих от усталости ногах и пояснице, — землетрясения были не только здесь, Робер?
— Вы думаете, столицу задело тоже? — Робер держался хорошо, от него будто волнами исходила бодрость, откуда он её только брал? Айрис запрещала себе чувствовать усталость, чувствовать страх или горе. Рядом с Робером это было легче всего.
— Это объяснило бы то, что до сих пор нет вертолётов, — кивнула она, чувствуя, что солёный кусочек хлеба застрял в горле.
— Всё может быть, но тогда…
— Тогда мы предоставлены сами себе, — Айрис нахмурилась, с усилием проглотив хлеб. Робер легко коснулся её плеча:
— Мы выжили, Айрис, той ночью, а значит, будем жить сто лет. Верите мне?
Она подняла на него взгляд: испачканный в земле, с намокшей и прилипшей ко лбу ярко-зелёной прядкой, с щетиной на щеках и кругами под глазами, он улыбался. Айрис вздохнула — и тихо засмеялась.
— Сто лет, Робер, вы ещё вернётесь в Олларию — и встретитесь с баронессой, уверена, она вас ждёт. Если даже в Олларии тоже землетрясение… Марианна выживет, обещаю.
— Айри!
— Мы нашли!
— Щеночка!
— У него лапка болит!
К ним бежали Дейдри и Эдит, и на руках последней был чёрный с грязно-белым хвостом щенок, который пытался лизать Эдит руки и поскуливал.
— О Создатель, — вздохнула Айрис, опускаясь на колени и принимаясь подолом юбки вытирать девочкам испачканные в глине лица, — нам только щеночка не хватало, и так ни воды, ни еды нет.
— Ему не еду, — сказала Дейдри, — ему лапку перевязать. Айри, ты же можешь.
Первые несколько часов обе девочки не отходили от Робера, который вытащил из дома их обеих, а Эдит, скорей всего, спас жизнь. Но потом они всё-таки заснули обе, завернувшись в одеяло, которое Айрис ещё успела спасти из рушащегося дома, а Робер ушёл искать машину.
Однажды вертолёт всё-таки пролетел над ними — совсем низко, в сторону Горика. Дети — те, кто меньше всех устал и был измучен, — прыгали, кричали и махали руками, даже взрослые махали руками. Но кто бы ни сидел за штурвалом этого вертолёта, они пролетели мимо.
Люди продолжали стекаться к их лагерю. Приходили уже с самых окраин Надора — говорили, что разрушения повсюду, что в горах много обвалов, что помощи нет. Кто-то ещё приехал на машинах, среди которых было несколько грузовых «иноходцев».
— Удивительней всего, — заметил на четвёртый день Робер, — что не появилось ни одного журналиста. Честно говоря, я думал, они сюда раньше вертолётов с помощью явятся.
Айрис старалась об этом не думать. Но, наверное, если бы в столице тоже что-то стряслось, они как-нибудь об этом узнали бы… а ведь там Ричард… и — она осторожно взглянула на Робера — Марианна. Поэтому не думать не получалось. И с каждым днём в ней крепла уверенность, что нужно попытаться доехать до Олларии, узнать, почему нет помощи. Но как бросить здесь всех, когда запасы еды, которую натащили из разрушенных магазинов и из домов, вот-вот кончатся, когда вода — это то, что успело за день накапать с неба, потому что все лужи были солоны. И если дождь прекратится, то и пить скоро станет нечего.
Дважды, отчаявшись, кто-то пытался угнать сначала один из «иноходцев», потом машину, найденную Робером. «Иноходца» с мёртвым водителем за рулём и мёртвыми же пассажирами нашли потом перевёрнутым в одной из залитых солёной водой ям, а Роберов «марагон» не проехал и полхорна — и заглох. Больше желающих самостоятельно прорваться в Олларию не было. Пока не решилась Айрис.
На исходе недели ожидания помощи она сообщила герцогине Мирабелле, что едет в столицу.
— С герцогом Эпине?
Мирабелла только так его и называла — «герцог Эпине», хотя сейчас Робер как никогда больше походил на механика Клемента.
— Он, — нахмурилась Айрис, вспомнив один из многих разговоров с Робером, — должен ехать в своё герцогство. Чтобы узнать, всё ли там в порядке. Но я найду, с кем.
Мирабелла не ответила. Но Айрис показалось, что если бы её действительно Робер повёз, матушка спорить не стала бы. Считая его мошенником, она, тем не менее, вполне доверяла его способностям как водителя и механика.
Говорить матушке, что она уже нашла того, кто отвезёт её в Олларию, Айрис не стала. Накануне ей встретился тот шофёр, что когда-то уже вёз её в столицу. Он сразу же узнал её и, кажется, очень обрадовался встрече. Оказалось, что он совсем не пострадал во время землетрясения и даже на его машине не осталось ни царапины. И именно эта новость окончательно убедила Айрис, что больше в Надоре оставаться нельзя.
Робер уехал на восьмой день после начала землетрясения, ночью, торопливо попрощавшись с Айрис. Выглядел он очень странно и бормотал про какой-то сон, но Айрис решила, что это он так, чтобы её не расстраивать своим огорчённым или, может, наоборот, слишком довольным видом.
Сама Айрис планировала ехать наутро — и господин Уорик, тот самый шофёр, знал об этом.
— У нас не так много горючего в запасе, — сказал он, — но до кольца Эрнани хватит, если ехать по прямой.
— По прямой? Там же грязь…
— Дороги всё равно непроходимы, — ответил он. Разговаривал господин Уорик даже медленней, чем обычно говорили в Надоре, да ещё с таким истинно надорским выговором, что сама Айрис его с трудом понимала. Он, казалось, родом был из какой-нибудь глухомани, где городской речи и не слышали никогда.
О том, что она собралась в Олларию, Айрис рассказала матушке и сёстрам, но почему-то всего за день об этом уже знал весь лагерь. И утром половина лагеря явилась к машине господина Уорика. Айрис как раз закидывала свой рюкзак на сидение возле водителя, как примчался один из мальчишек и, задыхаясь, попросил не уезжать, подождать немного. Вскоре подтянулись и остальные.
— Я ненадолго, — Айрис было ужасно стыдно, что она вот так оставляет их всех, — я вернусь, только узнаю, что там, в столице. Я вернусь вместе с помощью очень скоро!
— Они не пришлют помощи, эреа, — раздался голос из толпы. Остальные мрачно молчали.
— Почему вы так уверены? — возразила Айрис, пытаясь заглянуть в их лица, увидеть глаза. Она так сблизилась с ними за последние дни, она чувствовала их теперь, их боль от потерь, их болезни, голод и жажду. А вот теперь — отчаянье. — Протектор не может не помочь, просто сейчас в столице неладно, возможно землетрясения, разрушившие всё здесь, дошли и туда, потому нет помощи, но она будет! Дайте мне только три дня!
— Вы хороший человек, эреа, вы не сбежите просто так, в это мы верим, — вновь зазвучал тот же голос, обладателя которого Айрис так и не нашла, — но вы просто не хотите признать, что помощь нам не пришлют, даже если вы доберётесь до самого Протектора.
— В столице всё хорошо, эреа, — заговорила одна из женщин, её звали Джанет, она много помогала в первые дни, пока не свалилась с лихорадкой, от которой только-только оправилась, — они бросили нас умирать здесь.
— Но зачем им это? — попыталась возразить Айрис, чувствуя, что получится всё равно неубедительно. — Надор — это целое герцогство. Зачем бросать его умирать?
— Вы же сами говорили, — подросток лет шестнадцати, Колин, который пришёл аж из Горика, протягивал Айрис смятый грязный листок, — вот здесь написано, что столице и Протектору на нас наплевать. И вот. Вы были правы.
— Создатель, — вздохнула Айрис, сил злиться уже не было, а то бы она с удовольствием стала бы в них всех кидаться камнями, — почему вы это поняли, только когда вам на голову дома обрушились?! И чего вы хотите?
Колин сжал кулак и сказал:
— Всё равно сюда никто не придёт. Мы хотим идти в Олларию. Или ехать. Как получится.
****
Вараста, мост через Рассанну
К городам они не приближались — это было бы неразумно. Двигались по просёлочным дорогам, стараясь обходить населённые пункты, привалов тоже почти не делали. Иногда Арно думал, что если бы у Ченизу был кто-то, кто мог бы подменить его за рулём, тот бы мучился намного меньше. Двигались медленно: за Эмилем пошли многие, всего, по подсчётам Арно, почти тысяча человек, разместившаяся в десятках машин и нескольких фульгатах.
Сам Арно ехал вместе с Эмилем впереди колонны и первые часы ждал в любое мгновение погони, но Эмиль объяснил, что раньше, чем через пять часов за ними не погонятся.
— Дьегаррон на нашей стороне, поэтому приказ он исполнит максимально полно.
— Почему тогда маршал Дьегаррон не с нами? — Арно расспрашивал Эмиля обо всём, о каждой мелочи, которая казалась ему непоятной — он чувствовал, что слишком много упустил, пока жил во Дворце, что слишком мало понимает в происходящем, что ни в коем случае нельзя оставаться в неведении. Он спрашивал, даже когда ему самому вопросы казались глупыми. Лионель глупые вопросы обычно не замечал, а Эмиль отвечал, понимая, наверное, что двигало младшим братом.
— Должен же кто-то нас подстраховать, — серьёзно сказал Эмиль. — Хотя это очень опасно. Я сделал, что мог, но Хорхе всё равно могут обвинить в измене.
— Мы поэтому так торопимся?
— Нет, Арно. Мы торопимся не потому, что боимся погони, а потому что нам могут выслать кого-то навстречу. А если это произойдёт до того, как мы пересечём Рассанну… река слишком широкая, чтобы от наших найеров был прок. Их слишком мало для Рассанны.
Арно смутно, будто сквозь сон, помнил, как они с Ченизу ехали по мосту через Рассанну, но ощущение бесконечности этого моста осталось — рядом с этой варастийской рекой даже судоходный Данар был жалким ручьём. А теперь можно всё как следует разглядеть! И переправу через Рассанну, и другие переправы, ведь впереди ещё как минимум одна река. И холмистые равнины, и поля. И всё это — рядом с Эмилем. И, несмотря на опасность, надолго нависшую над всеми, у Арно было радостно на душе — и так легко, как давно уже не было. Как же хорошо, что Эмиль всё-таки передумал отправлять его в Савиньяк, к матушке, а ведь накануне выступления в столицу брат предложил — или даже приказал — ему ехать именно туда. И объяснил, что так будет безопасней.
Арно просто не поверил своим ушам и сначала просто отмахнулся от слов брата, но тот повторил их, и ещё, и ещё раз. Эмиль продолжал уговаривать Арно, пока тот не закричал:
— Но зачем! Почему ты меня отсылаешь!
— Здесь… она тебя давно не видела и очень соскучилась.
— Неправда! Ты хотел сказать, что здесь опасно!
— Нет, — Эмиль, наверное, испугавшись внезапной злости Арно, осторожно погладил младшего по голове, — она, и правда, соскучилась. Ты говорил с ней.
— А здесь, и правда, опасно, — возмутился Арно, но из-под руки не вывернулся, — я не поеду. Я не ребёнок уже, и я должен быть в Олларии, когда… всё произойдёт. И… я же не видел ничего! И ничего не знаю! Лионель просто запер меня, а теперь и ты хочешь!..
К облегчению Арно, разговор этот кончился довольно быстро. То ли Эмиль понял, что Арно действительно не младенец, которого нужно опекать, то ли ждал подходящего момента, когда младший уже не смог бы, по той или иной причине, отказаться ехать к матушке.
Дорога выходила намного длинней, чем тогда, с Ченизу, потому что ехали намного медленней: по просёлочным дорогам не так уж разгонишься, да ещё приходилось постоянно огибать города и крупные деревни. Арно уговорил Эмиля разрешить ему ехать вместе с братом в голове автоколонны, но иногда жалел об этом — намного интересней было бы смотреть, как постепенно тают вдалеке горы, чем как потихоньку надвигаются ужасно унылые поля и лесополосы, скучней которых поздней осенью пейзажа нет. Дождь шёл не переставая. Мелкий, едва заметный, иногда он превращался в настоящий ливень, а потом снова стихал, но никогда не прекращался полностью.
Эмиль иногда читал какие-то записки, что-то там правил и выглядел при этом таким мрачным, каким Арно никогда ещё брата не видел. Впрочем, он и видел-то его очень мало до сих пор. Но даже мрачным лицо Эмиля было более живым и человечным, чем самая радостная улыбка Лионеля.
— А против нас не вышлют самолёты? — Арно укачало полчаса назад, и он заснул на плече у Эмиля, а тут проснулся с этой мыслью о самолётах.
— Без предупреждения — не вышлют. Атака с воздуха — козырь, который просто так никто выкладывать не станет, — ответил Эмиль, стараясь незаметно размять плечо. — Чего у нас нет, так это нужного количества найеров. И если мы не успеем переправиться через Рассанну, пока мост не перекрыли… будет бой.
Ни разу за весь путь до Тронко ни Эмиль, ни Арно не упомянули Лионеля. Можно было изворачиваться на все лады, и вместо «Лионель пошлёт против нас истребители» говорить «пошлют истребители» и так далее. До сих пор Арно пребывал в каком-то пришибленном состоянии, ему слишком трудно было перестроить себя: после полутора лет жизни с чувством родства с Лионелем и обиды от брошенности Эмилем теперь он оказался гораздо ближе к Эмилю, а Лионель… О нём даже думать было больно. Всё это время, в Варасте и в дороге, от Эмиля Арно чувствовал тепло, которого никогда не находилось у Лионеля.
Тепло это захлёстывало Арно с головой каждый раз, когда Эмиль гладил по голове или приобнимал за плечи, каждый раз, когда он что-то объяснял, каждый раз, когда просто оказывался рядом. Непривычное чувство, оно только наполовину осознавалось Арно как какая-то робкая радость. Он боялся нарушить эту близость неосторожным словом, резким жестом, каким-нибудь глупым поступком, а потому молчал, не двигался, даже затаивал дыхание.
За несколько хорн до Рассанны Эмиль сказал:
— Если нам приёдтся открыть огонь, ты пересядешь в бронированную машину в самом хвосте колонны, ясно? К капитану Коннеру. Это не просьба и не предложение, Арно.
Спорить с этими резкими словами Арно не стал, но внутри у него всё похолодело. Совсем скоро выяснится, смогут ли они спокойно пересечь мост или придётся сражаться со своими же. А ведь среди тех, кто, возможно, преградит им путь, могут оказаться бывшие сослуживцы Эмиля… даже друзья. О том, что в столице — если они туда доберутся — их обоих будет ждать брат, Арно старался не вспоминать и, гадая временами, что об этом думает Эмиль, так и не решился спросить его.
Колонна остановилась, но никакого моста впереди не было видно, как, в общем-то, и реки. Арно хотел уже спрашивать, а потом сообразил сам:
— Ты вышлешь сначала разведчиков, да?
Эмиль кивнул.
— Отряд капитана Шеманталя вот-вот отправится.
Заметив ироничную ухмылку, скользнувшую по лицу Арно, Эмиль слегка скривился:
— Он хороший офицер, Арно, — слегка скривился Эмиль. — То, что он не в совершенстве знает талиг и не талигоец по происхождению, ничего дурного о нём не говорит, ясно? Как и о капитане Коннере.
— Ясно, — не посмел возражать покрасневший Арно.
— Иди к нему. Это приказ.
Намного-намного позже Арно понял, что так разозлило Эмиля: Лионель мог бы быть высокомерным с теми, кто не слишком хорошо знал язык, вёл себя или выглядел смешно. Лионель. Потому Арно это было запрещено. Здесь пряталась ещё одна сложность, ещё кое-что, что могло бы разозлить Эмиля: Арно долго прожил возле Лионеля, восхищаясь им и во всём подражая, а теперь настала необходимость отбросить все приобретённые так прилежно привычки мыслить, все сложившиеся за полтора года схемы, они оказались неприемлемы.
Бредя в хвост колонны, Арно размышлял о том, что с офицерами и солдатами Эмиль совершенно менялся, делаясь одновременно более собранным и более расслабленным, что слегка озадачивало Арно. Ещё на базе, когда Эмиль объявил, что все, кто верен династии Олларов и малолетнему корою Карлу, ставшему одним из многих заложников во Дворце, может присоединиться к нему, потому что сам он, маршал Эмиль Савиньяк, намерен двигаться в Олларию, чтобы присягнуть законному королю. Звучало это необыкновенно возвышенно, и Арно был уверен, что до конца жизни не забудет тот день, солнечный и ветреный, когда Эмиль (ветер трепал волосы, Эмиль постоянно отбрасывал светлые пряди каким-то только ему характерным движением головы) стоял на плацу перед всеми и говорил вроде бы так просто и с таким огромным облегчением, искренне и открыто. Тогда многие офицеры согласились последовать за Эмилем и многие солдаты. Набралась почти тысяча. Маршал Дьегаррон, друг Эмиля, тоже хотел, как выяснилось, но ему Эмиль приказал остаться.
Арно почему-то вспомнились тогда фильмы про военные походы — и в этих фильмах походы показывались ужасно долгими и всегда пешком, ну изредка — на лошадях. Он даже спросил Эмиля, не придётся ли много идти? Но брат только рассмеялся и потрепал по голове:
— У нас достаточно машин, чтобы никто не шёл пешком. У нас даже лёгкие фульгаты будут, хотя придётся подстраиваться под их скорость. Пешие конвои не понадобятся.
К Коннеру Арно не слишком торопился. Конечно, Эмиль прав и нельзя судить людей только по их дурацкому поведению или плохой речи, но, откровенно говоря, Арно уже тошнило от «жабу их соловей» и прочих шеманталевских и коннеровских словечек.
Близился вечер, и от предсумеречной сырой прохлады слегка знобило. Но Арно остановился, чтобы оглянуться вокруг — слишком хороша была равнина, по которой сейчас лениво катила колонна. Вдали темнели горы, впереди расстилалась степь, пересекаемая полосками леса. И вдруг на фоне этих полосок Арно заметил едва видные фигуры людей, продвигавшиеся в сторону леса.
«Шеманталь», — подумал он. И тут же в голове мелькнула безумная мысль: догнать их, присоединиться к разведке. Эмиль потом голову оторвёт, но не насовсем же! А такого шанса уже может и не подвернуться! И, может быть, до самого конца похода он так и просидит в коннеровской машине, слушая про жаб и соловьёв и стараясь не кривиться. То есть, если он сейчас сбежит, то точно потом Эмиль его к сиденью привяжет, но такой шанс упускать нельзя…
Арно не додумал эту мысль — он уже бежал прочь от колонны, не теряя фигурки людей из виду и надеясь, что никто его не заметит.
Догнал он Шеманталя, когда его отряд уже достиг леса.
Заметили Арно быстро, скорей всего, ещё до того, как он приблизился.
— Кто там есть? — крикнул кто-то
— Это… это Арно Савиньяк.
— Вас маршал послал?
— Да, — не моргнув глазом солгал Арно.
К нему подошёл Шеманталь — длинноносый, черноглазый, он походил на птичку. И смотрел так, что Арно от одного его взгляда делалось обидно.
— Врёте, барчонок.
И Арно не нашёл ничего лучше, чем пожать плечами — если сейчас отошлёт назад, значит так тому и быть, а спорить с ним не нужно, потому что тогда он не просто отшлёт, а ещё скажет Эмилю, что его младший брат — глупый мальчишка. Но Шеманталь просто махнул рукой.
— Уже поздно вас обратно отсылать, — с сожалением сказал он, — идите уже с нами, но не отставать, не мешать, приказов не ослушаться. Ясно?
— Ясно! — радостно ответил Арно, мгновенно забыв свои мрачные мысли и раздражение.
— И маршалу потом скажете…
— Что сам пошёл, конечно! — кивнул Арно.
Они пробирались по лесу как можно быстрее, осторожнее и бесшумнее. Из коротких приказов Шеманталя Арно понял, что нужно пройти насквозь лесок, подобравшись как можно ближе к мосту, но так, чтобы остаться незамеченными. Успеть нужно было до темноты. Арно копировал движения разведчиков, как мог: пригибался, перебегал от дерева к дереву, внимательно прислушивался, приглядывался, но всё равно казался себе неуклюжим и шумным по сравнению с ребятами Шеманталя и им самим. Удивительно, как Шеманталь изменился: стал юрким, гибким, у него получалось бежать и прятаться лучше всех.
Лесок закончился, шедшие впереди достали бинокли, и Арно пожалел, что у него самого бинокля не было.
— Никого, капитан. Во всяком случае, не видно.
— Нужно мост осмотреть. Могли заминировать.
Шеманталь хмуро глянул на Арно:
— Вот что, барчонок, не бросать же тебя тут. Ты, я вижу, за нами всё повторяешь. Это правильно. Так и дальше делай. Мы сейчас к мосту поползём. Голову из травы не высовывай, ясно? Пристрелят, никто уже не докажет господину маршалу, что ты сам по своей воле сюда явился. И ещё, барчонок, не только мост, но и берег перед ним может быть заминирована, поэтому, если услышишь щелчок, не дёргайся, дай нам знать и замри на месте. Это мина в земле. Дёрнешься — костей потом не соберёшь, ясно? И вперёд не высовывайся.
Арно кивнул, чувствуя, как внутри всё вдруг задрожало — от лёгкого страха и сильнейшего нетерпения. До сих пор все за него решали, а ему оставалось только подчиняться, а теперь он решил — и его ждёт настоящая, им выбранная опасность.
На практике это оказалось немного утомительным, хотя и захватывающим тоже. Тут недавно прошли дожди, и земля была сырой и приятно пахла, но ползти по ней было не слишком удобно — за полбье Арно извозился в грязи по уши. У разведчиков капитана Шеманталя получалось лучше, но они и одеты были более подходяще.
Арно щурился, пытаясь разглядеть приближающийся мост. Конечно, Шеманталь то и дело глядел в бинокль, а значит, раз они продолжали ползти, никого на мосту не было, но Арно так хотелось убедиться в этом самому!
Ближе к реке трава вообще пропала, и ползли по камням. Потом Шеманталь скомандовал что-то, что Арно не разобрал, и все вскочили и пошли к мосту, очень осторожно, прислушиваясь к каждому шагу да ещё водя по земле какими-то приборами. «Мины!» — догадался Арно. Тут тоже могли оказаться мины! А приборы эти — миноискатели, о которых Арно раньше только слышал. Их изобрели в Дриксен, но, как говорил Лионель, талигойский шпион выкрал разработки, а потому очень скоро Талиг тоже начал их применять. Тогда Арно восхищался смелостью шпиона и мечтал увидеть прибор, способный учуять металл под землёй или под водой, а теперь — Арно посмотрел на Шеманталя, аккуратно шагавшего к реке — теперь всё равно восхищался.
Сумерки сгущались быстро, но и осмотр моста много времени не занял: Арно успел только, цепляясь за жухлую траву и кусты и трижды чуть не скатившись вниз, спуститься под мост, восхищённо посмотреть на широченную Рассанну да пересчитать опоры моста, как Шеманталь уже дал приказ отходить назад.
— Уже?
— А ты чего хотел, барчонок? Не ночь же здесь торчать. Надо успеть перейти мост.
— Так ничего не нашли?
— Считай, повезло.
Возвращались быстро. И Арно вдруг вспомнил, что впереди его ждёт очень злой Эмиль, а потому нужно было придумать какие-нибудь оправдания, но как тут оправдаешься? Он просто сбежал, причин для этого не было никаких — и даже придумать ничего не выйдет.
В таком гневе Арно Эмиля не видел никогда. И так его, Арно, ещё никто и никогда не ругал, но, так как возражать было нечего, Арно только покорно кивал, надеясь, что Эмилю не придёт в голову теперь отправлять его в Савиньяк. А если и придёт — то момент будет не слишком подходящим для этого.
— Я не отправлю тебя к матушке только потому, что уже не время! — стукнул по оконному стеклу Эмиль — и Арно не смог сдержать радостной улыбки.
****
Вараста, переправа через Расанку
Около десяти утра Шеманталь доложил, что впереди их уже ждали и что переправа закрыта. Потом пришли другие разведчики с ещё менее утешительными новостями: два других ближайших моста тоже перекрыты. Конечно, долго везти им не могло — хватило и того, что переправа через Рассанну прошла без приключений, если не считать, конечно, выходки Арно, о которой Эмиль до сих пор не мог думать без смешанного с яростью страха. Если бы ещё на том мосту их ждали, если бы разведчиков схватили… вот подарок был бы Лионелю. Разумней всего Эмилю казалось найти надёжного водителя, найти машину и отослать Арно к матушке, велев водителю ехать через Тронко, в котором никому и в голову не пришло бы искать Арно Савиньяка, но Эмиль не мог поступить так против воли брата, а тот наотрез отказывался. Эмиль не мог, хотя так было бы лучше, лишать Арно свободы выбора, и без того ни Лионель, ни Алва не спрашивали, когда распоряжались его жизнью. И именно потому, что Эмиль так много времени обдумывал возможность насильно отправить Арно к Арлетте, но всё-таки отказался, чтобы сохранить свободу воли, слова Арно, брошенные брату в лицо, отозвались больнее, чем Эмиль мог от себя ожидать.
— Мы смотрели, господин маршал, там перекрыто всё, — повторил Шеманталь. — Мосты, дороги. В обход надо бы.
Шеманталь повторял это каждый день при всяком удобном случае — идеей двигать в обход и, наверное, через остатки ренквахских болот он был просто одержим. Впрочем, он был прав, хотя Эмиль надеялся, что они всё же успеют пройти дальше, как успели пересечь Рассанну.
Но не успели. И останавливаться пришлось здесь — в стороне от главных дорог, в полухорне от Расанки, которая была в два раза уже, хотя и не слишком мельче своей старшей сестрицы Рассанны, посреди холмистой равнины. Люди, присланные Лионелем, по сообщениям разведчиков, стояли по другую сторону реки и заняли мосты, а потому не пройти — и в обход тоже не выйдет, даже если пересечь реку по наплавному мосту, на той стороне все дороги наверняка перкрыты. Надо будет оступать, но как отступить так, чтобы не проиграть?..
— Подождём их действий, — сказал Эмиль, гадая, кто командует присланными войсками. Дело было серьёзное, и бездарности его никто бы не поручил. С другой стороны, Эмиль знал тягу брата к посредственностям. Лионелю словно казалось, что так ниже шанс, что его предадут, что против него поднимут мятеж — или, если поднимут, то мятеж не окажется успешным. Именно поэтому сразу, едва кончились войны, Лионель отстранил Росио. Именно поэтому Дворец, если верить словам Арно, а им Эмиль вполне верил, теперь был просто набит угодливыми крысами.
Прождали до вечера, успели даже организовать какой-никакой лагерь, и Эмиль сидел за походным столиком возле палатки, отдавая распоряжения, размышляя о том, как пересечь реку, не вступая в бой и привычно уже перебирая исписанные торопливым почером листки. Где-то вдалеке Расанка несла свои мутно-серые, осенние воды, а за ней на мостах, среди уже облетевших деревьев, по дорогам стояли люди, присланные Лионелем, чтобы остановить брата.
Садилось солнце, когда доложили, что приехали «с другой стороны».
— Кто их прислал? — Эмиль отложил свои листки.
— Генерал Феншо, господин маршал.
Оскар Феншо. Эмиль невесело усмехнулся, чувствуя укол сожаления. Он помнил генерала Феншо — самого молодого генерала в армии, молодого, обаятельного, притягивающего к себе, легко подчиняющего своим идеям. Что ж, журналистам будет, о чём писать: противостояние негодного брата Протектора и блестящего молодого генерала. Победителем они представят, конечно, Феншо, даже если действительности это соответствовать не будет.
А было бы хорошо переманить Феншо на свою сторону. Но едва ли получится — он верен власти, верен Лионелю. Он, в конце концов — и это Эмиль тоже помнил — карьерист, который не станет рисковать своими успехами ради участия в пока ещё довольно сомнительной кампании.
— Приведите их.
Посланники от Феншо смотрели на Эмиля во все глаза, а он даже не сразу понял, почему. Но, конечно, искали, чем Эмиль Савиньяк, негодяй и предатель, отличается от их обожаемого Протектора. Чтобы немного меньше сбивать их с толку, Эмиль надел очки. Лица посланников немедленно слегка расплылись, но зачем ему их лица? Голова немедленно заболела, но это можно перетерпеть.
— Генерал Феншо, господин маршал, завтра в полдень будет ждать вас в четверти хорна от моста. На дороге.
— Хорошо, я буду.
Генерал Феншо явится лично, не считаясь с риском… хотя это было ожидаемо: Феншо любил эффектные жесты, подражая в этом, как подозревал Эмиль, Росио. В полдень, ещё и наверняка исполнен надежд, что завтрашний день, не в пример сегодняшнему, будет солнечным. Встреча под полуденным, пусть даже осенним, солнцем, на узкой гравийной дороге. Как скажете, генерал.
Арно — после недавней выходки — Эмиль поселил в своей палатке — так проще было приглядывать за братом. Поселил — и запретил покидать палатку под угрозой отсылки к матери. Арно, конечно, посопротивлялся и покричал, что это насилие, но Эмиль проигнорировал, повторив, что запрет действителен и угроза тоже, пусть думает, что хочет. Арно нахмурился и промолчал, но пошёл в палатку, видимо, осознав, что брат не шутит.
К тому времени, когда Эмиль ехал на встречу с Феншо, у него уже до мельчайших подробностей оформился план действий.
Молодой черноволосый красавец Феншо — нос с горбинкой, прозрачно-карие глаза с лихим прищуром, крупные губы жизнелюба, у такого ничего не болит, даже спина или голова — уже ждал Эмиля: должно быть крайне контрастно — золотое, чёрное. Прямо для портрета, только сделать Эмиля ниже, чем есть, а Феншо выше, чем есть, для большего символизма подчеркнуть, что Эмиль — в тени, тогда как генерал Феншо залит солнцем, которое бы подразумевало Лионеля. Все эти мысли развлекали уже придумавшего план Эмиля, пока он шёл по гравию, как и то, что, судя по всему, патриот протектората не привёл с собой журналистов. Почему же? Они бы так оказались к месту. Посоветовать, что ли? «Господин генерал, при всём уважении, примите добрый совет, приглашайте журналистов, желательно с камерами и фотоаппаратами, всё это хорошо для вашего образа в народе, ах, да, и образа вашего Протектора, он будет доволен». Когда Феншо сдержанно-иронично кивнул, Эмиль, улыбаясь не к месту, едва не махнул ему рукой, но вовремя сдержался, надо же было соблюдать трагизм и серьёзность момента.
— Маршал Савиньяк.
— Генерал Феншо.
— Вы позволите называть вас так? Это не вполне верно, как вы понимаете, но так привычней.
— Если вы в свою очередь не станете возражать против «генерала», хотя это с моей точки зрения не совсем верно. Понимаете, мы, повстанцы, всё переиначили — традиция революции.
Феншо моргнул. Но почти сразу же обрёл прежнюю уверенность.
— Маршал, я сюда явился не для куртуазных подколок.
— В самом деле? — Эмиль оглянулся. — Но тогда зачем? Фотоаппаратов я тут не вижу…
В прозрачных глазах Феншо мелькнуло раздражение.
«Ничего, скоро раздражение станет яростью».
Эмиль усмехнулся своим мыслям.
— Требования Протектора, — с нажимом произнёс Феншо, — таковы: вы, маршал Савиньяк, а также прочие зачинщики мятежа сдаётесь в плен, выступившие с вами части армии поступают под командование генерала Феншо до дальнейших распоряжений.
— Каковые будут? — уточнил Эмиль.
— Я не обязан отчитываться, но вам скажу, поскольку сохранил о вас хорошее впечатление, которое…
— Не могу похвастаться тем же, — перебил Эмиль, подумав вдруг, что не только Феншо сейчас, вольно или невольно, подражает Росио, но и он сам. Росио бы посмеялся, слыша их сейчас.
— Генерал Манрик, по моему приказу, направит указанные части армии обратно, на место их дислокации.
— Лучше уж вы, генерал. Манрик потеряет их по пути, — поделился своими соображениями Эмиль и, проигнорировав откровенную вспышку ярости во взгляде Феншо, сказал: — Ваш ультиматум услышан, генерал. И что же нас ждёт, если вдруг мы откажемся воспользоваться таким милостивым предложением?
— Вас уничтожат с воздуха, — отрезал Феншо.
— А. Ясно-ясно. И сколько времени у меня есть для принятия решения? Четыре дня?
— Да, — и, не выдержав, наконец, прибавил, — граф.
— Понятно, — Эмиль поймал себя на задумчивых интонациях, настолько неуместных ни сейчас, ни в общении с подчинёнными и настолько частые у него со времён приезда в Варасту, что уже почти не удивляли окружающих военных.
Они разошлись, условившись о времени и месте следующей встречи. Феншо в конце разговора выглядел куда менее блестящим и уверенным в себе, что, по чести, было довольно глупо: в конце концов, это не его офицеров и солдат пообещали уничтожить через четыре дня. А огорчаться из-за пары оскорбительных замечаний для офицера его уровня просто нелепо. Но Эмиль всё равно немного позлорадствовал и поблагодарил Росио за хороший образец для подражания. Самому Эмилю редко приходило в голову над кем-то откровенно издеваться.
Когда Эмиль вернулся в лагерь, немедленно началась подготовка к отходу, который должен был состояться в ночь перед началом четвёртого дня. И, в соответствие с планом, оставаться для Феншо тайной как можно дольше.
окончание в комментах
© astrella
авторы: Hahnenfeder и Yves_, а также спасибо Юре за советы
название: Проект «Одинокий»
остальная информацияфэндом: ОЭ
персонажи: канонные
пейринг:
жанр: ау, немножко антиутопия, детектив
тип: слэш
рейтинг: R
статус: WIP: 14(19)
саммари: условная середина двадцатого века, Талиг как сверхдержава, которая зашугала остальные страны, Лионель как диктатор. магия из мира никуда не делась, но не торопится обнаруживать себя. а, и ещё есть странноватая психушка, в которой заперт Ричард Окделл и которой руководит Август Штанцлер.
предыдущие главы — по тэгу
обзорам
14. «La Force» (Сила), ок. 10 000 слов14. «La Force»
Оллария, больница Святой Октавии
Тарелки опустели быстро, и, отставив их, пациенты больницы Святой Октавии не знали, что делать дальше. На вечеринках они не бывали, а если и бывали, то забыли об этом. Ричард и сам не знал, но он полагался на Альдо, который, похоже, всё спланировал.
При мысли об Альдо, он снова почувствовал укол совести. Надо же было так глупо повести себя на суде: запутаться в ответах, потом ещё сказать что-то про листок… Но воспоминание о видении было таким ярким, таким ошеломляющим, что он просто не сдержался. Вот только — Дик хорошо это помнил — он тогда не стоял у окна, он тогда сделал себе укол этой «креды», которую так любит Альдо. И увидел, как тот человек, герцог Алва, поймал листок. И как до этого плакали камни.
Альдо говорил, что больше они не будут плакать, потому что Ричард присягнул своему истинному королю, но Ричард всё равно боялся снова пробовать «креду»: а вдруг Альдо ошибся и камни не из-за истинного короля плакали? Если они снова будут, Ричард не выдержит: слишком страшно, слишком сердце щемит. Но теперь отказать Альдо он просто не решится: ведь это из-за него, из-за Дика, так плохо вышло на суде — и вечеринка из праздничной превратилась неизвестно во что. И Альдо, хоть и улыбается, наверное, очень расстроен.
Заиграла музыка — это Альдо включил проигрыватель. Мелодия Дику была незнакома, а слова — непонятны. Но задорный ритм — тарелки и хлопки — и весёлые переборы струн увлекали, напоминая о чём-то счастливом, обещая что-то необыкновенное.
Дик даже попробовал совсем тихо подпеть, но тут подбежал Альдо:
— Я пытаюсь заставить их танцевать, а они не понимают!
Дик вздохнул и взглянул на других пациентов. Барбо сидел неподвижно на своём месте, четверо, кого, видимо, Альдо и пытался заставить танцевать, стояли между столами и о чём-то переговаривались, остальные сидели за столом и тоже разговаривали. Дик знал, что под присмотром санитаров решались поговорить немногие, а тут — какие танцы, когда можно было хотя бы ненадолго оказаться с товарищами по несчастью без присмотра.
— Я попробую пригласить какую-нибудь девушку, — предложил Дик, чтобы Альдо не приуныл.
— Но они же кошмарные, — светлые глаза Альдо округлились от полупритворного ужаса.
— Ничего, — неуверенно улыбнулся Дик.
Одну из женщин звали Мадлена и она была родом из Эпине. С виду ей было около пятидесяти, но могло оказаться и меньше тридцати — возраст многих пациентов, особенно тех, кто долго жил в больнице, давно стёрся. Большую часть времени она была совершенно нормальной, но иногда принималась рассказывать о том, как её маленького сына унесла на спине крысья матерь, и рассказы эти кончались неизменной истерикой, во время которой несчатсная принималась рвать на себе волосы и одежду.
Ричард пригласил Мадлену, она непонимающе посмотрела на него, вместо ответа, но он просто как можно осторожнее взял её за руку и повёл на свободную площадку перед дверью. Альдо, явно обрадованный, тут же постарался найти что-то более или менее медленное, подо что можно было бы танцевать, не рискуя растянуться на полу с непривычки. Ричард всё также осторожно обнял Мадлену за талию — и они стали медленно покачиваться под музыку. По-другому танцевать Мадлена не умела, потому что, наверное, разучилась, а Дик никогда и не мог.
Радости Альдо от созерцания одной-единственной — потому что больше никто не вдохновился их примером — танцующей пары хватило ненадолго. Краем глаза Дик заметил, что Альдо что-то вытаскивал из карманов — длинные палочки, «креду». Нужно было что-то ещё придумать, чтобы потянуть время — может, тогда бы пришли санитары и сообщили, что вечеринка кончилась… но в голову ничего не приходило. А Альдо уже разложил тонюсенькие — словно ненастоящие — шприцы по столу. И Понси уже взял тот, что оказался у него под носом. Другие тоже потянулись к шприцам. Отказался только один из пациентов — невысокий усатый южанин, которого совсем недавно перевели в больницу. Альдо попробовал уговорить его, но южанин только странно посмотрел на него, хотел, кажется, что-то сказать, но отвернулся.
Выпустив партнёршу, Дик подошёл к Альдо.
— Сейчас все будут танцевать, — сказал тот, а Дик обеспокоенно смотрел, как Понси вертит в руках шприц с «кредой».
— Ты уверен… — несмело начал Дик, но Альдо, уверенно кивнув, хлопнул его по плечу:
— Ты же видишь, как все напряжены! — он взял один из шприцов: — Давай подадим им пример, бери!
Дик послушно взял шприц, всё ещё надеясь на неожиданное появление санитаров: сейчас бы он и Арамоне обрадовался.
— Эй! Все! — крикнул Альдо, остановив музыку, чтобы привлечь внимание. — здесь лежат шприцы с чем-то волшебным! Разбирайте! Достаточно такого шприца, чтобы всем стало хорошо! Все обрели свободу и счастье! Они абсолютно безопасные, смотрите! Я сейчас себе вколю!
Как в дурном сне, когда вокруг творится что-то страшное, а ты бессилен изменить, Дик смотрел, как Альдо подносит шприц к руке, а кто-то из пациентов уже повторяет его движение, потому что невозможно было смотреть на Альдо и не следовать его примеру, так убедительно он говорил, так заразительно улыбался. И Дик не мог понять, почему на него почти не действует эта заразительность, ведь даже безразличный ко всему Понси как-то изловчился сделать себе укол.
Понси судорожно вздохнул и застыл на своём месте, губы его медленно растянулись в улыбке. Рядом с Ричардом Альдо присел на стол, на лице его было какое-то мечтательное выражение. Дик вздохнул и поднёс к руке шприц, в последний раз бросил взгляд на дверь, потом закрыл глаза и сделал укол.
Высокие яркие звёзды качнулись над Надором. Ричард лежал на одном из камней возле реки навзничь и смотрел в усыпанное звёздами небо. Прямо над ним горела особенно яркая звезда, красная, она пульсировала, а плоский камень был мокрый, от него намокала рубашка на спине, штаны медленно напитывались солёной влагой. В темноте было не разглядеть, но Ричард отчего-то знал, что то были не слёзы. Камни больше не плакали. Они кровоточили, истекали кровью. Ричард поднялся с камня, побрёл, даже не глядя в воду, он понимал, что ног не видно из-за густого, чёрного в ночи, цвета озера. Один раз он коснулся пальцами руки камней на самом дне, потом поднёс её к лицу, размазывая густую кровь по лбу и щекам. Из леса послышался шум ломающихся веток. Ричард остановился и подождал, пока огромное косматое нечто без головы выбежит к озеру. Земля дрогнула, Ричард упал на колени, камни больно впились в колени, камни как будто жаждали его, Дика, крови, требовали её. Может, тогда они бы сами перестали кровоточить.
— Бар-р-рбо! Ба-р-р…
— Крыса! Крыса! Отдай моё дитя! Отдай моё дитя! Крыса-а-а!
Музыки не было, но кто-то в углу выл что-то похожее на песню без слов, без мелодии, жуткую, безумную песню, тянул одну ноту бесконечно.
— Крыса!
Кто-то прыгал по столам, кто-то размахивал над головой собственными штанами и торжествующе вопил, кто-то таскал скамейку по полу, и она невыносимо громко скрежетала.
Чья-то рука потянулась к лицу Ричарда, пальцы бессильно скользнули по щеке.
— Айри! Айри! — донеслось из черноты. Что-то надрывающее душу было в этом крике, тонком и высоком, испуганном. Конечно же, темно, вокруг была непроглядная тьма и тяжёлый солёный запах крови. — Эдит застряла! Айри, помоги! Я не… не могу сама!
— Дейдри, ты здесь? Ты звала?
— Да-да! Эдит… она…
— Сейчас… не плачь. Нужно… всего-то… всего-то приподнять… зачем эти кровати такие тяжёлые, Дей? Выберемся… и будем спать просто на матрасах, да?
— Айри, она… она…
— Просто без сознания от страха… сейчас, подожди, мы…
— Хвала Создателю, вы здесь! — новый голос, незнакомый, совсем чужой. — Айрис, дайте я.
— Вы… я помогу…
— Выбирайтесь сама, я донесу девочек.
— Робер… Робер, я…
— Бегите, бегите, Айрис!
Снова чернота, и только косматый бесформенный, безголовый демон, явившийся из тьмы, стоит рядом, словно охраняет. И камни молят о крови.
— Крыса! Крыса! Убейте крысу!
К вопящей женщине подходят один за другим, а она тычет пальцем в пустоту, требуя, чтобы несуществующее чудище было убито немедленно. Кто-то колотит ложкой по тарелке, кто-то по-прежнему тянет свою песню, таскающий скамейку с силой ударил ею об пол, откуда-то послышался протяжный крик, тоскливый и оглушительный, больше похожий на вой.
— Крыса! Убейте!..
И, как будто подчинившись её приказу, все кидаются на этот вой, чтобы оборвать, задавить, задушить его, избавить мир от крысы, спасти несчастного младенца.
— Матушка, мы должны уходить.
— Я никуда не пойду.
— Матушка…
— Я никуда не…
— Но почему?
— Сын мёртв, муж мёртв, Надор умрёт в ближайшие часы — и я с ним!
— Но мы-то живы ещё! И Дик жив! Я видела его! Матушка, умоляю…
И тогда вмешивается тот, чужой, голос:
— Ваш сын жив, госпожа герцогиня.
— Откуда механику это знать?
— Я, — он решается сразу, — не механик. Я герцог Эпине. Робер Эпине. Простите, что выдавал себя за другого.
— Вы… видели моего сына?
Он не успевает ответить: мощный удар сотрясает само основание Надора. Рушатся балки старого дома, опять кричит ребёнок.
По пояс в крови озера Ричард, Повелитель Скал, стоит, раскинув руки, опрокинув лицо в звёзды. Дрожь камней, их корчи в агонии проходят сквозь всё тело. Пусть сотрясает, пусть скручивает и выжимает последнее, пусть — так надо!
И рядом — чёрный демон, сторожит.
— Отыщите Эйвона, он выведет вас. Я не пойду. Я не верю вам, герцог Эпине.
Его они находят недалеко от склепа. Старик зачем-то пытается отворить тяжёлую дверь.
— Дядя Эйвон, уговорите матушку… она… она в доме…
Девочки плачут, все три, и маленькие, и взрослая.
Тот, кто был первым, бьётся в припадке — пена на губах — и кричит, не переставая. Этот крик иглой впивается в левый висок, Ричард хватается за голову, пытаясь унять боль. Лицо мокрое, ладони скользят по щёкам, а человек кричит, выгибается — пена на синих губах, к нему на четвереньках бегут уже, к нему тянутся руки. Трещит ткань больничной пижамы, целыми клоками остаются в чужих пальцах волосы. Кровь следом остаётся на скамье и полу. Кто-то — маленький южанин — пытается оттолкнуть взбесившихся людей, но его едва замечают.
Потом наконец распахиваются двери, вбегают одетые во всё черное люди. Они стояли на страже, но упустили мгновение, когда всё началось, когда можно было остановить…
Чёрный демон не упустит. Камни вопят о крови их Повелителя — и Ричард покорно начинает падать в озеро, кровь которого уже дошла до пояса. Но вместо облепляющей солёной жидкости чувствует только тёплую тьму — чёрный демон не пустит его, не позволит камням выпить его.
— Мирабелла, пойдёмте.
— Уведите девочек, Эйвон. Оставьте меня.
— Мирабелла…
— Матушка, дверь… там всё завалило… нужно сейчас уходить!
— Идите.
— Мирабелла, послушайте. Мой сын погиб. Он был во дворе… во время первых же толчков — его задавило его же автомобилем.
— Госпожа герцогиня, — вмешивается тот, кого назвали Робером, — при мне говорили о вашем сыне, он жив, он поступил к кому-то на службу, подробностей я не знаю… Я бы не стал придумывать такие заурядные подробности, ведь правда!
— Мой сын… — перебивает Эйвон, — мой сын… Мирабелла, я виноват перед вами: это Реджинальд выдал Ричарда «Пегой кобыле». Он так хотел получить Надор… Я останусь, а вы уходите. Я хотел… хотел умереть в склепе… я…
— Матушка, двери… Я видела Ричарда! В пижаме, в больничной ужасной пижаме! Он худой и высокий, я на него наорала, мы поссорились! Матушка!
— Пойдёмте. И вы, Эйвон. Не смейте перечить.
Ричард в последний раз видит опрокидывающиеся звёзды Надора. Прямо над ним стоит созвездие Врагов во всём блеске своего заката, а под ним кричат камни. Тёплая тьма окутывает всё тело, укачивает, успокаивает боль.
— Там ещё свободен проход! Скорее!
Голоса удаляются. Кричат люди, потом всё стихает, остаётся только тяжёлый солёный запах крови. Бьётся сердце вместе с содрогающимся Надором.
— Дикон? Дикон, ты в порядке? Не нужно было мне допускать…
Дик заморгал от света ночника, показавшегося слишком ярким после непроглядной тьмы во сне. Он лежал в собственной постели, а за окном давно была ночь.
— Эр Август, — он протёр глаза.
— Меня вызвали, потому что произошло… кое-что.
Смутно Дику вспомнились скакавшие по столам безумцы, чьи-то вырванные волосы, ещё что-то ужасное, от чего передёргивало. Но потом пришло другое воспоминание, словно всплывшее из самых глубин памяти:
— Эр Август… я выпил яд тогда. Почему я до сих пор жив?
****
Надор, где-то на Надорской трассе
Трясло ещё несколько дней, но уже меньше: самые страшные толчки, разрушившие до основания дом Окделлов, пришлись на первую ночь. Тогда, в предрассветных сумерках Айрис, осторожно подобравшись к краю ямы на месте дома, увидела, что на дне, среди обломков, собирается вода, видимо, землетрясение обнажило русло какого-нибудь подземного ручья и теперь здесь будет озеро.
Матушка организовала временный лагерь, туда принесли кто что нашёл в развалинах домов, особенно ценился целлофан, который стелили под одеяла и растягивали, привязывая к веткам деревьев, потому что ближе к полудню пошёл дождь. Кто мог, собирал дрова, хорошо, что они горели лучше, чем можно было ожидать в это сырое время года, иначе люди замёрзли бы ещё до наступления второй ночи.
Робер на рассвете исчез, а ближе к обеду приехал на помятом «марагоне» с отвалившейся дверцей. Это была пока единственная рабочая машина, но Робер пообещал найти ещё и отремонтировать, если выйдет, чтобы перевозить людей, потому что толчки никак не прекращались, дорога становилась всё менее проходимой, и оставаться в окрестностях Надора с каждым часом становилось всё опасней.
С минуты на минуту ждали помощь: уже прошло достаточно времени, чтобы в Олларии узнали о несчастье в Надоре, хотя, конечно, известить их напрямую, во всяком случае, из центрального Надора, не получилось: телефонные провода были кругом оборваны.
Люди стекались отовсюду, и Айрис охрипла, объясняя, что здесь-то опасней всего, что воды очень мало, а та, что есть, становится солоней с каждым часом, что лучше, кто как может, двигаться прочь от Надора, особенно от центра Надора, что лучше вообще бежать в столицу.
Весь день те, кто был легко ранен или же совсем не пострадал, бродили по развалинам домов, искали заваленных. Некоторых удалось вытащить. С подачи дяди Эйвона стали составлять списки выживших, списки пропавших, списки уже достоверно погибших. С Эйвоном о признании, сделанном в самый страшный момент минувшей ночи, никто не заговаривал. Но Мирабелла в молитве о погибших упомянула и Наля и — к удивлению Айрис — в первый раз за много времени не назвала Ричарда.
Несколько ребят стаскивали тела погибших к яме с солёной водой. Там её набралось уже достаточно, чтобы обломки дома погрузились под воду наполовину. Кто-то называл новые и новые имена для списков Эйвона.
Они ждали, терпеливо ждали помощи и каждая птица казалась приближающимся вертолётом. Айрис попросила нескольких мальчишек следить за небом. И только Мирабелла каждый раз сжимала губы, когда ей говорили, что помощь вот-вот придёт. Айрис не хотела верить этим сжатым губам, потому не заговаривала с матерью, вместе они перевязывали раненых, промывая перед этим их раны, сооружали что-то вроде шин из веток, обмотанных обрывками тряпок. У особенно беспокойных, тех, кто выбежал из домов при первых же толчках и взял всё необходимое, нашлись аптечки, а в них — спирт, но мало, всего было слишком мало, а помощи и к вечеру второго дня не пришло.
— Может быть, — Айрис, выкроив минутку отдыха, жевала кусочек размокшего и солёного хлеба и старалась не думать о гудящих от усталости ногах и пояснице, — землетрясения были не только здесь, Робер?
— Вы думаете, столицу задело тоже? — Робер держался хорошо, от него будто волнами исходила бодрость, откуда он её только брал? Айрис запрещала себе чувствовать усталость, чувствовать страх или горе. Рядом с Робером это было легче всего.
— Это объяснило бы то, что до сих пор нет вертолётов, — кивнула она, чувствуя, что солёный кусочек хлеба застрял в горле.
— Всё может быть, но тогда…
— Тогда мы предоставлены сами себе, — Айрис нахмурилась, с усилием проглотив хлеб. Робер легко коснулся её плеча:
— Мы выжили, Айрис, той ночью, а значит, будем жить сто лет. Верите мне?
Она подняла на него взгляд: испачканный в земле, с намокшей и прилипшей ко лбу ярко-зелёной прядкой, с щетиной на щеках и кругами под глазами, он улыбался. Айрис вздохнула — и тихо засмеялась.
— Сто лет, Робер, вы ещё вернётесь в Олларию — и встретитесь с баронессой, уверена, она вас ждёт. Если даже в Олларии тоже землетрясение… Марианна выживет, обещаю.
— Айри!
— Мы нашли!
— Щеночка!
— У него лапка болит!
К ним бежали Дейдри и Эдит, и на руках последней был чёрный с грязно-белым хвостом щенок, который пытался лизать Эдит руки и поскуливал.
— О Создатель, — вздохнула Айрис, опускаясь на колени и принимаясь подолом юбки вытирать девочкам испачканные в глине лица, — нам только щеночка не хватало, и так ни воды, ни еды нет.
— Ему не еду, — сказала Дейдри, — ему лапку перевязать. Айри, ты же можешь.
Первые несколько часов обе девочки не отходили от Робера, который вытащил из дома их обеих, а Эдит, скорей всего, спас жизнь. Но потом они всё-таки заснули обе, завернувшись в одеяло, которое Айрис ещё успела спасти из рушащегося дома, а Робер ушёл искать машину.
Однажды вертолёт всё-таки пролетел над ними — совсем низко, в сторону Горика. Дети — те, кто меньше всех устал и был измучен, — прыгали, кричали и махали руками, даже взрослые махали руками. Но кто бы ни сидел за штурвалом этого вертолёта, они пролетели мимо.
Люди продолжали стекаться к их лагерю. Приходили уже с самых окраин Надора — говорили, что разрушения повсюду, что в горах много обвалов, что помощи нет. Кто-то ещё приехал на машинах, среди которых было несколько грузовых «иноходцев».
— Удивительней всего, — заметил на четвёртый день Робер, — что не появилось ни одного журналиста. Честно говоря, я думал, они сюда раньше вертолётов с помощью явятся.
Айрис старалась об этом не думать. Но, наверное, если бы в столице тоже что-то стряслось, они как-нибудь об этом узнали бы… а ведь там Ричард… и — она осторожно взглянула на Робера — Марианна. Поэтому не думать не получалось. И с каждым днём в ней крепла уверенность, что нужно попытаться доехать до Олларии, узнать, почему нет помощи. Но как бросить здесь всех, когда запасы еды, которую натащили из разрушенных магазинов и из домов, вот-вот кончатся, когда вода — это то, что успело за день накапать с неба, потому что все лужи были солоны. И если дождь прекратится, то и пить скоро станет нечего.
Дважды, отчаявшись, кто-то пытался угнать сначала один из «иноходцев», потом машину, найденную Робером. «Иноходца» с мёртвым водителем за рулём и мёртвыми же пассажирами нашли потом перевёрнутым в одной из залитых солёной водой ям, а Роберов «марагон» не проехал и полхорна — и заглох. Больше желающих самостоятельно прорваться в Олларию не было. Пока не решилась Айрис.
На исходе недели ожидания помощи она сообщила герцогине Мирабелле, что едет в столицу.
— С герцогом Эпине?
Мирабелла только так его и называла — «герцог Эпине», хотя сейчас Робер как никогда больше походил на механика Клемента.
— Он, — нахмурилась Айрис, вспомнив один из многих разговоров с Робером, — должен ехать в своё герцогство. Чтобы узнать, всё ли там в порядке. Но я найду, с кем.
Мирабелла не ответила. Но Айрис показалось, что если бы её действительно Робер повёз, матушка спорить не стала бы. Считая его мошенником, она, тем не менее, вполне доверяла его способностям как водителя и механика.
Говорить матушке, что она уже нашла того, кто отвезёт её в Олларию, Айрис не стала. Накануне ей встретился тот шофёр, что когда-то уже вёз её в столицу. Он сразу же узнал её и, кажется, очень обрадовался встрече. Оказалось, что он совсем не пострадал во время землетрясения и даже на его машине не осталось ни царапины. И именно эта новость окончательно убедила Айрис, что больше в Надоре оставаться нельзя.
Робер уехал на восьмой день после начала землетрясения, ночью, торопливо попрощавшись с Айрис. Выглядел он очень странно и бормотал про какой-то сон, но Айрис решила, что это он так, чтобы её не расстраивать своим огорчённым или, может, наоборот, слишком довольным видом.
Сама Айрис планировала ехать наутро — и господин Уорик, тот самый шофёр, знал об этом.
— У нас не так много горючего в запасе, — сказал он, — но до кольца Эрнани хватит, если ехать по прямой.
— По прямой? Там же грязь…
— Дороги всё равно непроходимы, — ответил он. Разговаривал господин Уорик даже медленней, чем обычно говорили в Надоре, да ещё с таким истинно надорским выговором, что сама Айрис его с трудом понимала. Он, казалось, родом был из какой-нибудь глухомани, где городской речи и не слышали никогда.
О том, что она собралась в Олларию, Айрис рассказала матушке и сёстрам, но почему-то всего за день об этом уже знал весь лагерь. И утром половина лагеря явилась к машине господина Уорика. Айрис как раз закидывала свой рюкзак на сидение возле водителя, как примчался один из мальчишек и, задыхаясь, попросил не уезжать, подождать немного. Вскоре подтянулись и остальные.
— Я ненадолго, — Айрис было ужасно стыдно, что она вот так оставляет их всех, — я вернусь, только узнаю, что там, в столице. Я вернусь вместе с помощью очень скоро!
— Они не пришлют помощи, эреа, — раздался голос из толпы. Остальные мрачно молчали.
— Почему вы так уверены? — возразила Айрис, пытаясь заглянуть в их лица, увидеть глаза. Она так сблизилась с ними за последние дни, она чувствовала их теперь, их боль от потерь, их болезни, голод и жажду. А вот теперь — отчаянье. — Протектор не может не помочь, просто сейчас в столице неладно, возможно землетрясения, разрушившие всё здесь, дошли и туда, потому нет помощи, но она будет! Дайте мне только три дня!
— Вы хороший человек, эреа, вы не сбежите просто так, в это мы верим, — вновь зазвучал тот же голос, обладателя которого Айрис так и не нашла, — но вы просто не хотите признать, что помощь нам не пришлют, даже если вы доберётесь до самого Протектора.
— В столице всё хорошо, эреа, — заговорила одна из женщин, её звали Джанет, она много помогала в первые дни, пока не свалилась с лихорадкой, от которой только-только оправилась, — они бросили нас умирать здесь.
— Но зачем им это? — попыталась возразить Айрис, чувствуя, что получится всё равно неубедительно. — Надор — это целое герцогство. Зачем бросать его умирать?
— Вы же сами говорили, — подросток лет шестнадцати, Колин, который пришёл аж из Горика, протягивал Айрис смятый грязный листок, — вот здесь написано, что столице и Протектору на нас наплевать. И вот. Вы были правы.
— Создатель, — вздохнула Айрис, сил злиться уже не было, а то бы она с удовольствием стала бы в них всех кидаться камнями, — почему вы это поняли, только когда вам на голову дома обрушились?! И чего вы хотите?
Колин сжал кулак и сказал:
— Всё равно сюда никто не придёт. Мы хотим идти в Олларию. Или ехать. Как получится.
****
Вараста, мост через Рассанну
К городам они не приближались — это было бы неразумно. Двигались по просёлочным дорогам, стараясь обходить населённые пункты, привалов тоже почти не делали. Иногда Арно думал, что если бы у Ченизу был кто-то, кто мог бы подменить его за рулём, тот бы мучился намного меньше. Двигались медленно: за Эмилем пошли многие, всего, по подсчётам Арно, почти тысяча человек, разместившаяся в десятках машин и нескольких фульгатах.
Сам Арно ехал вместе с Эмилем впереди колонны и первые часы ждал в любое мгновение погони, но Эмиль объяснил, что раньше, чем через пять часов за ними не погонятся.
— Дьегаррон на нашей стороне, поэтому приказ он исполнит максимально полно.
— Почему тогда маршал Дьегаррон не с нами? — Арно расспрашивал Эмиля обо всём, о каждой мелочи, которая казалась ему непоятной — он чувствовал, что слишком много упустил, пока жил во Дворце, что слишком мало понимает в происходящем, что ни в коем случае нельзя оставаться в неведении. Он спрашивал, даже когда ему самому вопросы казались глупыми. Лионель глупые вопросы обычно не замечал, а Эмиль отвечал, понимая, наверное, что двигало младшим братом.
— Должен же кто-то нас подстраховать, — серьёзно сказал Эмиль. — Хотя это очень опасно. Я сделал, что мог, но Хорхе всё равно могут обвинить в измене.
— Мы поэтому так торопимся?
— Нет, Арно. Мы торопимся не потому, что боимся погони, а потому что нам могут выслать кого-то навстречу. А если это произойдёт до того, как мы пересечём Рассанну… река слишком широкая, чтобы от наших найеров был прок. Их слишком мало для Рассанны.
Арно смутно, будто сквозь сон, помнил, как они с Ченизу ехали по мосту через Рассанну, но ощущение бесконечности этого моста осталось — рядом с этой варастийской рекой даже судоходный Данар был жалким ручьём. А теперь можно всё как следует разглядеть! И переправу через Рассанну, и другие переправы, ведь впереди ещё как минимум одна река. И холмистые равнины, и поля. И всё это — рядом с Эмилем. И, несмотря на опасность, надолго нависшую над всеми, у Арно было радостно на душе — и так легко, как давно уже не было. Как же хорошо, что Эмиль всё-таки передумал отправлять его в Савиньяк, к матушке, а ведь накануне выступления в столицу брат предложил — или даже приказал — ему ехать именно туда. И объяснил, что так будет безопасней.
Арно просто не поверил своим ушам и сначала просто отмахнулся от слов брата, но тот повторил их, и ещё, и ещё раз. Эмиль продолжал уговаривать Арно, пока тот не закричал:
— Но зачем! Почему ты меня отсылаешь!
— Здесь… она тебя давно не видела и очень соскучилась.
— Неправда! Ты хотел сказать, что здесь опасно!
— Нет, — Эмиль, наверное, испугавшись внезапной злости Арно, осторожно погладил младшего по голове, — она, и правда, соскучилась. Ты говорил с ней.
— А здесь, и правда, опасно, — возмутился Арно, но из-под руки не вывернулся, — я не поеду. Я не ребёнок уже, и я должен быть в Олларии, когда… всё произойдёт. И… я же не видел ничего! И ничего не знаю! Лионель просто запер меня, а теперь и ты хочешь!..
К облегчению Арно, разговор этот кончился довольно быстро. То ли Эмиль понял, что Арно действительно не младенец, которого нужно опекать, то ли ждал подходящего момента, когда младший уже не смог бы, по той или иной причине, отказаться ехать к матушке.
Дорога выходила намного длинней, чем тогда, с Ченизу, потому что ехали намного медленней: по просёлочным дорогам не так уж разгонишься, да ещё приходилось постоянно огибать города и крупные деревни. Арно уговорил Эмиля разрешить ему ехать вместе с братом в голове автоколонны, но иногда жалел об этом — намного интересней было бы смотреть, как постепенно тают вдалеке горы, чем как потихоньку надвигаются ужасно унылые поля и лесополосы, скучней которых поздней осенью пейзажа нет. Дождь шёл не переставая. Мелкий, едва заметный, иногда он превращался в настоящий ливень, а потом снова стихал, но никогда не прекращался полностью.
Эмиль иногда читал какие-то записки, что-то там правил и выглядел при этом таким мрачным, каким Арно никогда ещё брата не видел. Впрочем, он и видел-то его очень мало до сих пор. Но даже мрачным лицо Эмиля было более живым и человечным, чем самая радостная улыбка Лионеля.
— А против нас не вышлют самолёты? — Арно укачало полчаса назад, и он заснул на плече у Эмиля, а тут проснулся с этой мыслью о самолётах.
— Без предупреждения — не вышлют. Атака с воздуха — козырь, который просто так никто выкладывать не станет, — ответил Эмиль, стараясь незаметно размять плечо. — Чего у нас нет, так это нужного количества найеров. И если мы не успеем переправиться через Рассанну, пока мост не перекрыли… будет бой.
Ни разу за весь путь до Тронко ни Эмиль, ни Арно не упомянули Лионеля. Можно было изворачиваться на все лады, и вместо «Лионель пошлёт против нас истребители» говорить «пошлют истребители» и так далее. До сих пор Арно пребывал в каком-то пришибленном состоянии, ему слишком трудно было перестроить себя: после полутора лет жизни с чувством родства с Лионелем и обиды от брошенности Эмилем теперь он оказался гораздо ближе к Эмилю, а Лионель… О нём даже думать было больно. Всё это время, в Варасте и в дороге, от Эмиля Арно чувствовал тепло, которого никогда не находилось у Лионеля.
Тепло это захлёстывало Арно с головой каждый раз, когда Эмиль гладил по голове или приобнимал за плечи, каждый раз, когда он что-то объяснял, каждый раз, когда просто оказывался рядом. Непривычное чувство, оно только наполовину осознавалось Арно как какая-то робкая радость. Он боялся нарушить эту близость неосторожным словом, резким жестом, каким-нибудь глупым поступком, а потому молчал, не двигался, даже затаивал дыхание.
За несколько хорн до Рассанны Эмиль сказал:
— Если нам приёдтся открыть огонь, ты пересядешь в бронированную машину в самом хвосте колонны, ясно? К капитану Коннеру. Это не просьба и не предложение, Арно.
Спорить с этими резкими словами Арно не стал, но внутри у него всё похолодело. Совсем скоро выяснится, смогут ли они спокойно пересечь мост или придётся сражаться со своими же. А ведь среди тех, кто, возможно, преградит им путь, могут оказаться бывшие сослуживцы Эмиля… даже друзья. О том, что в столице — если они туда доберутся — их обоих будет ждать брат, Арно старался не вспоминать и, гадая временами, что об этом думает Эмиль, так и не решился спросить его.
Колонна остановилась, но никакого моста впереди не было видно, как, в общем-то, и реки. Арно хотел уже спрашивать, а потом сообразил сам:
— Ты вышлешь сначала разведчиков, да?
Эмиль кивнул.
— Отряд капитана Шеманталя вот-вот отправится.
Заметив ироничную ухмылку, скользнувшую по лицу Арно, Эмиль слегка скривился:
— Он хороший офицер, Арно, — слегка скривился Эмиль. — То, что он не в совершенстве знает талиг и не талигоец по происхождению, ничего дурного о нём не говорит, ясно? Как и о капитане Коннере.
— Ясно, — не посмел возражать покрасневший Арно.
— Иди к нему. Это приказ.
Намного-намного позже Арно понял, что так разозлило Эмиля: Лионель мог бы быть высокомерным с теми, кто не слишком хорошо знал язык, вёл себя или выглядел смешно. Лионель. Потому Арно это было запрещено. Здесь пряталась ещё одна сложность, ещё кое-что, что могло бы разозлить Эмиля: Арно долго прожил возле Лионеля, восхищаясь им и во всём подражая, а теперь настала необходимость отбросить все приобретённые так прилежно привычки мыслить, все сложившиеся за полтора года схемы, они оказались неприемлемы.
Бредя в хвост колонны, Арно размышлял о том, что с офицерами и солдатами Эмиль совершенно менялся, делаясь одновременно более собранным и более расслабленным, что слегка озадачивало Арно. Ещё на базе, когда Эмиль объявил, что все, кто верен династии Олларов и малолетнему корою Карлу, ставшему одним из многих заложников во Дворце, может присоединиться к нему, потому что сам он, маршал Эмиль Савиньяк, намерен двигаться в Олларию, чтобы присягнуть законному королю. Звучало это необыкновенно возвышенно, и Арно был уверен, что до конца жизни не забудет тот день, солнечный и ветреный, когда Эмиль (ветер трепал волосы, Эмиль постоянно отбрасывал светлые пряди каким-то только ему характерным движением головы) стоял на плацу перед всеми и говорил вроде бы так просто и с таким огромным облегчением, искренне и открыто. Тогда многие офицеры согласились последовать за Эмилем и многие солдаты. Набралась почти тысяча. Маршал Дьегаррон, друг Эмиля, тоже хотел, как выяснилось, но ему Эмиль приказал остаться.
Арно почему-то вспомнились тогда фильмы про военные походы — и в этих фильмах походы показывались ужасно долгими и всегда пешком, ну изредка — на лошадях. Он даже спросил Эмиля, не придётся ли много идти? Но брат только рассмеялся и потрепал по голове:
— У нас достаточно машин, чтобы никто не шёл пешком. У нас даже лёгкие фульгаты будут, хотя придётся подстраиваться под их скорость. Пешие конвои не понадобятся.
К Коннеру Арно не слишком торопился. Конечно, Эмиль прав и нельзя судить людей только по их дурацкому поведению или плохой речи, но, откровенно говоря, Арно уже тошнило от «жабу их соловей» и прочих шеманталевских и коннеровских словечек.
Близился вечер, и от предсумеречной сырой прохлады слегка знобило. Но Арно остановился, чтобы оглянуться вокруг — слишком хороша была равнина, по которой сейчас лениво катила колонна. Вдали темнели горы, впереди расстилалась степь, пересекаемая полосками леса. И вдруг на фоне этих полосок Арно заметил едва видные фигуры людей, продвигавшиеся в сторону леса.
«Шеманталь», — подумал он. И тут же в голове мелькнула безумная мысль: догнать их, присоединиться к разведке. Эмиль потом голову оторвёт, но не насовсем же! А такого шанса уже может и не подвернуться! И, может быть, до самого конца похода он так и просидит в коннеровской машине, слушая про жаб и соловьёв и стараясь не кривиться. То есть, если он сейчас сбежит, то точно потом Эмиль его к сиденью привяжет, но такой шанс упускать нельзя…
Арно не додумал эту мысль — он уже бежал прочь от колонны, не теряя фигурки людей из виду и надеясь, что никто его не заметит.
Догнал он Шеманталя, когда его отряд уже достиг леса.
Заметили Арно быстро, скорей всего, ещё до того, как он приблизился.
— Кто там есть? — крикнул кто-то
— Это… это Арно Савиньяк.
— Вас маршал послал?
— Да, — не моргнув глазом солгал Арно.
К нему подошёл Шеманталь — длинноносый, черноглазый, он походил на птичку. И смотрел так, что Арно от одного его взгляда делалось обидно.
— Врёте, барчонок.
И Арно не нашёл ничего лучше, чем пожать плечами — если сейчас отошлёт назад, значит так тому и быть, а спорить с ним не нужно, потому что тогда он не просто отшлёт, а ещё скажет Эмилю, что его младший брат — глупый мальчишка. Но Шеманталь просто махнул рукой.
— Уже поздно вас обратно отсылать, — с сожалением сказал он, — идите уже с нами, но не отставать, не мешать, приказов не ослушаться. Ясно?
— Ясно! — радостно ответил Арно, мгновенно забыв свои мрачные мысли и раздражение.
— И маршалу потом скажете…
— Что сам пошёл, конечно! — кивнул Арно.
Они пробирались по лесу как можно быстрее, осторожнее и бесшумнее. Из коротких приказов Шеманталя Арно понял, что нужно пройти насквозь лесок, подобравшись как можно ближе к мосту, но так, чтобы остаться незамеченными. Успеть нужно было до темноты. Арно копировал движения разведчиков, как мог: пригибался, перебегал от дерева к дереву, внимательно прислушивался, приглядывался, но всё равно казался себе неуклюжим и шумным по сравнению с ребятами Шеманталя и им самим. Удивительно, как Шеманталь изменился: стал юрким, гибким, у него получалось бежать и прятаться лучше всех.
Лесок закончился, шедшие впереди достали бинокли, и Арно пожалел, что у него самого бинокля не было.
— Никого, капитан. Во всяком случае, не видно.
— Нужно мост осмотреть. Могли заминировать.
Шеманталь хмуро глянул на Арно:
— Вот что, барчонок, не бросать же тебя тут. Ты, я вижу, за нами всё повторяешь. Это правильно. Так и дальше делай. Мы сейчас к мосту поползём. Голову из травы не высовывай, ясно? Пристрелят, никто уже не докажет господину маршалу, что ты сам по своей воле сюда явился. И ещё, барчонок, не только мост, но и берег перед ним может быть заминирована, поэтому, если услышишь щелчок, не дёргайся, дай нам знать и замри на месте. Это мина в земле. Дёрнешься — костей потом не соберёшь, ясно? И вперёд не высовывайся.
Арно кивнул, чувствуя, как внутри всё вдруг задрожало — от лёгкого страха и сильнейшего нетерпения. До сих пор все за него решали, а ему оставалось только подчиняться, а теперь он решил — и его ждёт настоящая, им выбранная опасность.
На практике это оказалось немного утомительным, хотя и захватывающим тоже. Тут недавно прошли дожди, и земля была сырой и приятно пахла, но ползти по ней было не слишком удобно — за полбье Арно извозился в грязи по уши. У разведчиков капитана Шеманталя получалось лучше, но они и одеты были более подходяще.
Арно щурился, пытаясь разглядеть приближающийся мост. Конечно, Шеманталь то и дело глядел в бинокль, а значит, раз они продолжали ползти, никого на мосту не было, но Арно так хотелось убедиться в этом самому!
Ближе к реке трава вообще пропала, и ползли по камням. Потом Шеманталь скомандовал что-то, что Арно не разобрал, и все вскочили и пошли к мосту, очень осторожно, прислушиваясь к каждому шагу да ещё водя по земле какими-то приборами. «Мины!» — догадался Арно. Тут тоже могли оказаться мины! А приборы эти — миноискатели, о которых Арно раньше только слышал. Их изобрели в Дриксен, но, как говорил Лионель, талигойский шпион выкрал разработки, а потому очень скоро Талиг тоже начал их применять. Тогда Арно восхищался смелостью шпиона и мечтал увидеть прибор, способный учуять металл под землёй или под водой, а теперь — Арно посмотрел на Шеманталя, аккуратно шагавшего к реке — теперь всё равно восхищался.
Сумерки сгущались быстро, но и осмотр моста много времени не занял: Арно успел только, цепляясь за жухлую траву и кусты и трижды чуть не скатившись вниз, спуститься под мост, восхищённо посмотреть на широченную Рассанну да пересчитать опоры моста, как Шеманталь уже дал приказ отходить назад.
— Уже?
— А ты чего хотел, барчонок? Не ночь же здесь торчать. Надо успеть перейти мост.
— Так ничего не нашли?
— Считай, повезло.
Возвращались быстро. И Арно вдруг вспомнил, что впереди его ждёт очень злой Эмиль, а потому нужно было придумать какие-нибудь оправдания, но как тут оправдаешься? Он просто сбежал, причин для этого не было никаких — и даже придумать ничего не выйдет.
В таком гневе Арно Эмиля не видел никогда. И так его, Арно, ещё никто и никогда не ругал, но, так как возражать было нечего, Арно только покорно кивал, надеясь, что Эмилю не придёт в голову теперь отправлять его в Савиньяк. А если и придёт — то момент будет не слишком подходящим для этого.
— Я не отправлю тебя к матушке только потому, что уже не время! — стукнул по оконному стеклу Эмиль — и Арно не смог сдержать радостной улыбки.
****
Вараста, переправа через Расанку
Около десяти утра Шеманталь доложил, что впереди их уже ждали и что переправа закрыта. Потом пришли другие разведчики с ещё менее утешительными новостями: два других ближайших моста тоже перекрыты. Конечно, долго везти им не могло — хватило и того, что переправа через Рассанну прошла без приключений, если не считать, конечно, выходки Арно, о которой Эмиль до сих пор не мог думать без смешанного с яростью страха. Если бы ещё на том мосту их ждали, если бы разведчиков схватили… вот подарок был бы Лионелю. Разумней всего Эмилю казалось найти надёжного водителя, найти машину и отослать Арно к матушке, велев водителю ехать через Тронко, в котором никому и в голову не пришло бы искать Арно Савиньяка, но Эмиль не мог поступить так против воли брата, а тот наотрез отказывался. Эмиль не мог, хотя так было бы лучше, лишать Арно свободы выбора, и без того ни Лионель, ни Алва не спрашивали, когда распоряжались его жизнью. И именно потому, что Эмиль так много времени обдумывал возможность насильно отправить Арно к Арлетте, но всё-таки отказался, чтобы сохранить свободу воли, слова Арно, брошенные брату в лицо, отозвались больнее, чем Эмиль мог от себя ожидать.
— Мы смотрели, господин маршал, там перекрыто всё, — повторил Шеманталь. — Мосты, дороги. В обход надо бы.
Шеманталь повторял это каждый день при всяком удобном случае — идеей двигать в обход и, наверное, через остатки ренквахских болот он был просто одержим. Впрочем, он был прав, хотя Эмиль надеялся, что они всё же успеют пройти дальше, как успели пересечь Рассанну.
Но не успели. И останавливаться пришлось здесь — в стороне от главных дорог, в полухорне от Расанки, которая была в два раза уже, хотя и не слишком мельче своей старшей сестрицы Рассанны, посреди холмистой равнины. Люди, присланные Лионелем, по сообщениям разведчиков, стояли по другую сторону реки и заняли мосты, а потому не пройти — и в обход тоже не выйдет, даже если пересечь реку по наплавному мосту, на той стороне все дороги наверняка перкрыты. Надо будет оступать, но как отступить так, чтобы не проиграть?..
— Подождём их действий, — сказал Эмиль, гадая, кто командует присланными войсками. Дело было серьёзное, и бездарности его никто бы не поручил. С другой стороны, Эмиль знал тягу брата к посредственностям. Лионелю словно казалось, что так ниже шанс, что его предадут, что против него поднимут мятеж — или, если поднимут, то мятеж не окажется успешным. Именно поэтому сразу, едва кончились войны, Лионель отстранил Росио. Именно поэтому Дворец, если верить словам Арно, а им Эмиль вполне верил, теперь был просто набит угодливыми крысами.
Прождали до вечера, успели даже организовать какой-никакой лагерь, и Эмиль сидел за походным столиком возле палатки, отдавая распоряжения, размышляя о том, как пересечь реку, не вступая в бой и привычно уже перебирая исписанные торопливым почером листки. Где-то вдалеке Расанка несла свои мутно-серые, осенние воды, а за ней на мостах, среди уже облетевших деревьев, по дорогам стояли люди, присланные Лионелем, чтобы остановить брата.
Садилось солнце, когда доложили, что приехали «с другой стороны».
— Кто их прислал? — Эмиль отложил свои листки.
— Генерал Феншо, господин маршал.
Оскар Феншо. Эмиль невесело усмехнулся, чувствуя укол сожаления. Он помнил генерала Феншо — самого молодого генерала в армии, молодого, обаятельного, притягивающего к себе, легко подчиняющего своим идеям. Что ж, журналистам будет, о чём писать: противостояние негодного брата Протектора и блестящего молодого генерала. Победителем они представят, конечно, Феншо, даже если действительности это соответствовать не будет.
А было бы хорошо переманить Феншо на свою сторону. Но едва ли получится — он верен власти, верен Лионелю. Он, в конце концов — и это Эмиль тоже помнил — карьерист, который не станет рисковать своими успехами ради участия в пока ещё довольно сомнительной кампании.
— Приведите их.
Посланники от Феншо смотрели на Эмиля во все глаза, а он даже не сразу понял, почему. Но, конечно, искали, чем Эмиль Савиньяк, негодяй и предатель, отличается от их обожаемого Протектора. Чтобы немного меньше сбивать их с толку, Эмиль надел очки. Лица посланников немедленно слегка расплылись, но зачем ему их лица? Голова немедленно заболела, но это можно перетерпеть.
— Генерал Феншо, господин маршал, завтра в полдень будет ждать вас в четверти хорна от моста. На дороге.
— Хорошо, я буду.
Генерал Феншо явится лично, не считаясь с риском… хотя это было ожидаемо: Феншо любил эффектные жесты, подражая в этом, как подозревал Эмиль, Росио. В полдень, ещё и наверняка исполнен надежд, что завтрашний день, не в пример сегодняшнему, будет солнечным. Встреча под полуденным, пусть даже осенним, солнцем, на узкой гравийной дороге. Как скажете, генерал.
Арно — после недавней выходки — Эмиль поселил в своей палатке — так проще было приглядывать за братом. Поселил — и запретил покидать палатку под угрозой отсылки к матери. Арно, конечно, посопротивлялся и покричал, что это насилие, но Эмиль проигнорировал, повторив, что запрет действителен и угроза тоже, пусть думает, что хочет. Арно нахмурился и промолчал, но пошёл в палатку, видимо, осознав, что брат не шутит.
К тому времени, когда Эмиль ехал на встречу с Феншо, у него уже до мельчайших подробностей оформился план действий.
Молодой черноволосый красавец Феншо — нос с горбинкой, прозрачно-карие глаза с лихим прищуром, крупные губы жизнелюба, у такого ничего не болит, даже спина или голова — уже ждал Эмиля: должно быть крайне контрастно — золотое, чёрное. Прямо для портрета, только сделать Эмиля ниже, чем есть, а Феншо выше, чем есть, для большего символизма подчеркнуть, что Эмиль — в тени, тогда как генерал Феншо залит солнцем, которое бы подразумевало Лионеля. Все эти мысли развлекали уже придумавшего план Эмиля, пока он шёл по гравию, как и то, что, судя по всему, патриот протектората не привёл с собой журналистов. Почему же? Они бы так оказались к месту. Посоветовать, что ли? «Господин генерал, при всём уважении, примите добрый совет, приглашайте журналистов, желательно с камерами и фотоаппаратами, всё это хорошо для вашего образа в народе, ах, да, и образа вашего Протектора, он будет доволен». Когда Феншо сдержанно-иронично кивнул, Эмиль, улыбаясь не к месту, едва не махнул ему рукой, но вовремя сдержался, надо же было соблюдать трагизм и серьёзность момента.
— Маршал Савиньяк.
— Генерал Феншо.
— Вы позволите называть вас так? Это не вполне верно, как вы понимаете, но так привычней.
— Если вы в свою очередь не станете возражать против «генерала», хотя это с моей точки зрения не совсем верно. Понимаете, мы, повстанцы, всё переиначили — традиция революции.
Феншо моргнул. Но почти сразу же обрёл прежнюю уверенность.
— Маршал, я сюда явился не для куртуазных подколок.
— В самом деле? — Эмиль оглянулся. — Но тогда зачем? Фотоаппаратов я тут не вижу…
В прозрачных глазах Феншо мелькнуло раздражение.
«Ничего, скоро раздражение станет яростью».
Эмиль усмехнулся своим мыслям.
— Требования Протектора, — с нажимом произнёс Феншо, — таковы: вы, маршал Савиньяк, а также прочие зачинщики мятежа сдаётесь в плен, выступившие с вами части армии поступают под командование генерала Феншо до дальнейших распоряжений.
— Каковые будут? — уточнил Эмиль.
— Я не обязан отчитываться, но вам скажу, поскольку сохранил о вас хорошее впечатление, которое…
— Не могу похвастаться тем же, — перебил Эмиль, подумав вдруг, что не только Феншо сейчас, вольно или невольно, подражает Росио, но и он сам. Росио бы посмеялся, слыша их сейчас.
— Генерал Манрик, по моему приказу, направит указанные части армии обратно, на место их дислокации.
— Лучше уж вы, генерал. Манрик потеряет их по пути, — поделился своими соображениями Эмиль и, проигнорировав откровенную вспышку ярости во взгляде Феншо, сказал: — Ваш ультиматум услышан, генерал. И что же нас ждёт, если вдруг мы откажемся воспользоваться таким милостивым предложением?
— Вас уничтожат с воздуха, — отрезал Феншо.
— А. Ясно-ясно. И сколько времени у меня есть для принятия решения? Четыре дня?
— Да, — и, не выдержав, наконец, прибавил, — граф.
— Понятно, — Эмиль поймал себя на задумчивых интонациях, настолько неуместных ни сейчас, ни в общении с подчинёнными и настолько частые у него со времён приезда в Варасту, что уже почти не удивляли окружающих военных.
Они разошлись, условившись о времени и месте следующей встречи. Феншо в конце разговора выглядел куда менее блестящим и уверенным в себе, что, по чести, было довольно глупо: в конце концов, это не его офицеров и солдат пообещали уничтожить через четыре дня. А огорчаться из-за пары оскорбительных замечаний для офицера его уровня просто нелепо. Но Эмиль всё равно немного позлорадствовал и поблагодарил Росио за хороший образец для подражания. Самому Эмилю редко приходило в голову над кем-то откровенно издеваться.
Когда Эмиль вернулся в лагерь, немедленно началась подготовка к отходу, который должен был состояться в ночь перед началом четвёртого дня. И, в соответствие с планом, оставаться для Феншо тайной как можно дольше.
окончание в комментах
Вопрос: м?
| 1. да! | 22 | (33.85%) | |
| 2. Эмиль! | 11 | (16.92%) | |
| 3. Арно! | 11 | (16.92%) | |
| 4. Альдоумри!! | 21 | (32.31%) | |
| Всего: | 65 Всего проголосовало: 34 |
||
@темы: Ричард О., мои фики, ОЭ, проект «одинокий»
-
-
18.03.2013 в 12:55Надор, потом — Эпине
Машина ни разу не заглохла, её ни разу не занесло и ни одна трещина в земле не оказалась достаточно глубокой или широкой, чтобы её нельзя было так или иначе объехать. Впрочем, Роберу довольно скоро пришлось свернуть с Надорской трассы: она была совершенно непроходимой. Робер ехал как можно быстрее, нигде не останавливаясь, даже когда видел бредших по дороге людей, которые поднимали руку в просьбе подвезти, а потом наверняка провожали машину ненавидящим взглядом, даже когда ехал мимо разрушенных домов, на развалинах которых оставались люди, ждавшие помощи. Оставшихся в целости домов не было, зато раненые разной степени тяжести, полумёртвые и мёртвые — в изобилии. Их было много, слишком много, чтобы Робер мог кому-нибудь помочь, а времени так мало, так надо было ехать вперёд, в Эпине, не оглядываясь, давя в себе всякий сердобольный порыв, ради Надора, ради этих же людей, ради Айрис.
Он бы ни за что не уехал один, но за сутки до того, как решение вообще было принято, ему приснился герцог Алва.
Робер скользил взглядом по обочинам, хмурился так, что вертикальная чёрточка уже, казалось, навсегда останется между бровями. Не самое худшее последствие, конечно.
Башня — вот что тогда, во сне, приближалось к нему. Он мчался на «иноходце» к древней башне, уже был виден кустарник у подножия и мох на огромных камнях, зубцы утопали в багрянце заходящего солнца — величественного пылающего шара, дрожал воздух от первого мороза месяца Осенних Молний. И этот шар из огня, и этот пронизывающий иглами мороз создавали ощущения совершенного безумия, холодное пламя устрашало и вливало в вены Робера силы, нежданные и необходимые для того, чтобы гнать и гнать «иноходца» к древней башне. Рядом сидел бледный человек, смутно знакомый, Робер не мог вспомнить, где они виделись, но этот острый профиль, строгая складка возле рта, длинные чёрные волосы — странно-красивая, странно-неприятная внешность, одновременно мрачно-страстная и холодная — всё было знакомым, будто один только раз увиденным и врезавшимся в память.
— Прекрасно, не правда ли? — сказал незнакомец. — Я о солнце, герцог. Кстати, мы представлены?
— Мне кажется, — неуверенно ответил Робер, — что где-то я вас видел… Но не знаю вашего имени, простите, так как вы, очевидно, знаете моё.
— Знаю, — согласился незнакомец. — И, к счастью, это в самом деле вы, а не, скажем, отец Бонифаций. Я ничего не имею против отца Бонифация, но за рулём этого автомобиля всё же предпочёл бы видеть именно вас.
— Позвольте всё же… — Робер снова не мог оторвать глаз от пылающих зубцов башни, — узнать ваше имя.
— Вот и видно, герцог, насколько вы провинциальны, — усмехнулся незнакомец, — все в столице меня знают, а в последнее время, благодаря нашим доблестным журналистам, освежили память.
— Вам угодно говорить загадками, — сокрушённо пробормотал Робер.
— Иронизирую, — согласился незнакомец, — привычка. Но хватит вас ставить в неудобное положение. Меня зовут Рокэ Алва. К вашим услугам, хотя скорее сейчас мне понадобятся ваши.
— Мои услуги? — Это прозвучало, на его взгляд, ещё хуже, чем предыдущие загадочные фразы. — Но чем я могу помочь вам, находясь… где бы ни находился? И почему именно я?
— Вы — потому что вы Повелитель Молний, герцог. И мне нужно, чтобы вы начали действовать, наконец, а не отсиживались, цепляясь за юбку… Даже такую… энергичную, которая скорее штаны.
— О чём вы говорите, герцог? — пробормотал Робер, ощущая, как внезапно щёки потеплели.
— О том, что вместо того, чтобы сидеть в Надоре, усиленно флиртуя с девицей, спасая её сестриц, — голос герцога Алвы зазвучал сухо и холодно, — вам нужно ехать домой.
Огонь на зубцах башни, теперь огромной и всё более тёмной, гас.
— Остановитесь, герцог, — приказал Алва. Робер подчинился.
Они молча вышли из «иноходца». Алва быстро стал подниматься по замшелым и полуразрушенным ступеням башни, Робер следовал за ним. Уже на самом верху Алва, опираясь на один из зубцов, указал Роберу на заходящее солнце.
— Какой цвет?
— Алый, — неуверенно ответил Робер, всё ещё не понимая, к чему всё это.
— Вам нечего делать в Надоре, — Алва смотрел прямо на солнце, — вы помогли, спасли, ваша совесть чиста, остальному не время.
— Неужели вы хотите сказать, — с затаённым страхом сказал Робер, — что в Эпине тоже стряслась беда… или же стрясётся?
— Я, — с нажимом ответил Алва, оборачиваясь. Тёмно-синие глаза стали ещё глубже и темнее. Только теперь Робер заметил, что Алва без пальто или куртки, в одной чёрной рубашке, хотя здесь мороз был ещё ощутимее, — ничего не хочу, герцог. Чего и вам желаю.
— Но тогда… — начал Робер, однако Алва его перебил:
— Ваше место в Эпине. Отправляйтесь туда, поднимайте свой народ и ведите его в стлицу. Вы будете нужны там. Найдите там графа Гирке.
Сумерки сгущались, Робер уже не видел ни одежды, ни волос герцога Алвы, только белое лицо и тёмные глаза.
— Сделаю, — тихо сказал Робер — и проснулся.
И именно из-за этого сна он, оставив Айрис, герцогиню Мирабеллу и столькоих беззащитных, потерявших всё людей, ехал в Эпине.
Дорога из-за непроходимости Надорской трассы, обещала быть особенно длинной: Робер петлял по просёлкам, всё больше уклоняясь на юго-восток, с каждым часом становясь всё ближе к Ренквахе, месту, где сгинули его отец и братья. Смешно: болота, погубившие его семью, теперь спасут его — эти земли не задело землетрясение, а из-за плана Дорака по осушению Ренквахи там давно проложили достаточно много хороших дорог, и Робер легко проедет через Ренкваху, а потом повернёт в сторону Эпине. Пускай путь займёт не один день, но он будет на удивление безопасным.
Он не слишком хорошо понимал, что будет делать в Эпине. Смутно ему казалось необходимым попасть на «Иноходец», поговорить с рабочими, среди которых наверняка ещё остались те, кто когда-то вышел с Карвалем на забастовку. Конечно, он не сможет пообещать им независимости для Эпине, но улучшение условий — сможет. И для этого нужно будет поехать в столицу и потребовать это улучшение. Таким образом приказ Алвы будет исполнен. А это был приказ — короля своему вассалу, словно в фильмах, которые так любил Альдо. Воспоминание о друге неприятно кольнуло. Робер действительно забыл обо всём, уехав в Надор. Забыл — и-за Айрис, Алва прав. А ведь для Айрис он, Робер, только друг, да ещё и влюблённый в баронессу Капуль-Гизайль. Робер помрачнел ещё больше: Айрис наверняка мысленно сделала из него героя — народный защитник-герцог Эпине, оставивший свою возлюбленную ради восстания в угнетённом Надоре, а потом, в час беды, оказавшийся рядом с людьми — и так далее, и так далее. И как же ей теперь объяснить, что вовсе не из-за восстания он поехал? Хотя, конечно, в час беды помогал потому, что иначе нельзя. А как сказать, что он вовсе не в баронессу влюблён, а в саму Айрис, причём безумно, как ни взгляни? Ей семнадцать, только семнадцать, она восторженная девочка, она не простит ему такой безыдейности… Робер невольно улыбнулся при мысли, что любовь можно оценивать с точки зрения какой-либо идейности. И как, лэйе Астрапе, его, почти сорокалетнего, угораздило по уши влюбиться в факел справедливости?
Чтобы подольше не спать и подальше проехать в первый же день, Робер включил радио, которое, к его удивлению, работало. Передавали новости, и Робер слушал с интересом, гадая, что сообщат о Надоре. И сообщат ли. Низкий мужской голос, баюкающий своими успокаивающими, уверенными интонациями, сообщал о приготовлениях к свадьбе Протектора (Елена Урготская, осчастливленная встречей с женихом, собиралась прогостить в столице ещё неделю), в столице проливные дожди, а потом прогнозируют заморозки, в честь Протектора и его будущей супруги Елены Урготской будет дан бал во Дворце, на который пригласят, в том числе, наиболее выдающихся современных деятелей культуры, в том числе и известных актёров и актрис. И только в самом конце, когда Робер отчаялся услышать хоть что-то о землетрясениях на севере Талига, голос кратко сообщил о них, а также — и тут Робер чуть не выругался — о помощи — воде, провизии и медикаментах, высланных тот час же в Надор, об эвакуции пострадавших, о том, что вовсю идут работы по восстановлению разрушенных домов, составлены списки погибших и выплачена компенсация в виде круглой суммы.
— В общем, — подытожил голос, — беспокоиться не о чем. Постепенно подземные толчки стихнут окончательно, и начнётся работа по восстановлению разрушенных городов и деревень.
И чтобы довершить эффект реальности происходящего, голос, став скорбно-торжественным, выразил соболезнования всем, кто потерял родственников и друзей в этой ужасной катастрофе, и — отдельно, по личной просьбе Протектора — капитану Давенпорту, у которого во время землетрясения погиб отец.
На следующий день, когда Робер уже мчался по дорогам Ренквахи, ничего не изменилось. О Надоре если и вспоминали, то только чтобы рассказать, как успешно там продвигаются спасательные работы, как многие отважные студенты ведущих вузов страны добровольцами направляются в пострадавшие районы. Послушать новости, так надорцам сейчас жилось куда лучше, чем до землетрясения.
Ночами он старался не ехать, боясь заснуть, и спал прямо в машине, съехав на обочину. Но через два дня дороги его тошнило даже от запаха автомобильного салона, и Робер решил рискнуть и остановиться в придорожной гостинице. Он уже ехал — если верить дорожным знакам — по Ариго и вот-вот должен был вывернуть на Урготскую трассу. Час уже был поздний, выстроенные вдоль дороги фонари светили довольно тускло, сама же дорога была на удивление пустынна. За прошедшие часы Робер обогнал только один легковой «иноходец», его же самого не обгонял никто.
-
-
18.03.2013 в 12:55Погибать, впрочем, не пришлось: гостиница отыскалась — двухэтажное здание, когда-то выкрашенное в белый, но теперь краска облупилась как на стенах, так и на табличке, которую владелец, видимо, придерживаясь неведомых Роберу принципов, почему-то не подсвечивал даже ночью. В послусне Робер проскочил бы и не заметил почти совершенно тёмную гостиницу, светившую одним-единственным окошком, но мимо вдруг промчался какой-то лихач-мотоциклист, напомнивший о давнем ночном путешествии. Робер мгновенно очнулся и притормозил — точно напротив когда-то белого здания с надписью «Гостиница «Маков цвет».
За стойкой дремал пожилой портье. Из вежливости Робер поинтересовался, есть ли свободные номера, а портье принял эту вежливость за иронию и горько хмыкнул:
— Есть, конечно. В такое время они всегда есть, господин.
— Мне на ночь, одноместный.
— Найдём, господин. Подождёте, пока там бельё постелят?
— Конечно.
Робер отогнал машину на задний двор и вернулся в холл. Портье уже выглядел намного менее сонным. Он даже включил телевизор, чтобы неожиданный гость не скучал, пока стелят бельё.
Изображение на экране долго шло полосами, но портье постучал по крышке телевизора и полосы пропали.
— Надор, — сообщил портье уже почти заснувшему на стуле Роберу. — Моложёжь туда едет и едет, глядите, господин.
Робер открыл глаза, решив, что слова портье ему приснились. Но по телевизору действительно показывали… что-то. Размытый гористый пейзаж, парни и девушки с рюкзаками, лопасти вертолёта, бегущие люди, ребёнок с забинтованной рукой и плюшевым мишкой. Робер заморгал, не веря своим глазам.
— Помогают им, столько денег уже угрохали, — осуждающе заявил портье. — То свадьба, то эти… пострадавшие. А я считаю, что сами бы справились. Нечего туда молодёжь слать.
— Так её и не шлют, — выпалил Робер раньше, чем понял, что, наверное, стоило бы вместо этого подробней расспросить портье.
— Да показывают же, господин. Вон, глядите.
— А беженцы?
— А их в Ноймаринен отправляют. Там отбою нет от них, наверное.
Потом Робер спросил у горничной, что она слышала о Надоре. И получил тот же ответ: пострадавшим помогают, да так усердно, что могли бы и поменьше. Да ещё цены на хлеб и молоко повысили, чтобы полученные излишки денег пустить на восстановление Надора. Утром, завтракая в кафе при гостинице, Робер разговорился с единственным, кроме него самого, постояльцем. И он тоже был недоволен той помощью, что Протектор оказывает Надору. «Почему мы должны платить, вот вы мне скажите! Мы в Ариго живём и знать не желаем, что там на севере творится».
Уезжал из «Макова цвета» Робер уже с полным пониманием того, что скажет рабочим «Иноходца», если доберётся домой и сумеет поговорить с ними.
-
-
18.03.2013 в 12:55Надор, Ритака, мост через Лукк
Дядя Эйвон когда-то сказал Дейдри, что она похожа на герцогиню Мирабеллу, когда та была ещё совсем девочкой. Дейдри изумлённо распахнула глаза и спросила:
— Матушка тоже была девочкой?
Тогда все посмеялись, кроме, как хорошо запомнилось Дейдри, отца, который плотно сжал губы и строго посмотрел на дядю Эйвона.
Но почему-то теперь именно ей, Дейдри, матушка поручила следить за малышнёй, за детьми, которые остались без родителей и которых Мирабелла решила везти в Олларию вместе со взрослыми. Их собрали в одну машину и туда же посадили Дейдри, наказав не спускать глаз с них и успокаивать, если начнут плакать или ссориться. Дейдри так и не поняла, почему Айри сказала «или», неужели, она думала, что малыши будут чередовать? Плакали и ссорились мелкие постоянно и в одно и то же время, без пауз на еду и сон. То они жаловались, что сильно трясёт, то ныли, что хотят есть, пить, к маме, то требовали погладить щенка, то вопили, что он кусается, тявкает и плохо пахнет. То им было страшно, одиноко, скучно. Дейдри понимала их жалобы, они вместе с Эдит утешали их, как могли, иногда позволяли потискать щенка, вытирали сопли и слёзы — и Дейдри ужасно завидовала Айри, которая занималась совсем другим. Айри, конечно, тоже помогала, только взрослым и так, как будто эта помощь была для чего-то другого, чего-то более важного, чем просто выжить, вылечиться и вернуть себе крышу над головой. Поэтому-то Айри и решила ехать в Олларию — за этим более важным. Почему потянулись остальные, Дейдри не совсем понимала. Конечно, под открытым небом или в шалашах с протекающими крышами спалось плохо, но самой Дейдри казалось более разумным отправить кого-то одного за помощью, а не тащиться всем. И ведь уехал же куда-то Клемент…
За рулём машины с детьми, ползущей в самом конце цепочки машин с беженцами, сидел дядя Эйвон, который водил, конечно, не так хорошо, как Клемент — то есть, Робер — но очень аккуратно, так что машина ни разу не заглохла, хотя ехали они самыми непроходимыми путями. Один или два раза Дейдри даже казалось, что они перевернутся — машину качнуло и дети заорали и завизжали — но всё обошлось.
— Скоро, — объясняла Дейдри, гладя щенка, — мы остановимся и подождём. Потому что впереди Лукк и нужно узнать, цел ли мост.
— А если нет? — пискнул кто-то.
— Тогда поищем брод. Но мы его искать не будем. Этим займутся взрослые, понятно?
— Я пить хочу.
— Скоро привал, там и попьёшь.
Дейдри много бы дала, чтобы сейчас быть там, с Айри и матушкой, но ей поручили следить за детьми.
Привал затянулся. Малышня успела поесть, попить и переругаться из-за права погладить щенка. Эдит успела решить, что того назовут Санни — и дети орали, что хотят Санни, что Санни ждёт, пока они его обнимут, что Санни нужно поесть, что ему нужно налить воды, что он хочет супа. Голова трещала от этих воплей.
— Он не будет суп, — отрезала Дейдри. — Супа слишком мало, его едва вам хватает.
Она видела ещё до отъезда, сколько едят взрослые, а детям давали немного больше. Припасами делились с ними во всех деревнях и городках, которые они проезжали. После некоторых цепочка машин становилась длинней: кто-то ещё присоединялся к ним, а иногда один-два малыша забирались в машину, где сидела Дейдри.
На привалах дверцы кузова открывались, чтобы малышня дышала свежим воздухом, и Дейдри особенно внимательно следила за щенком. Но на этом привале все раскричались особенно громко, она отвлеклась, а потом увидела, что Эдит растерянно вертит головой, а щенка у неё на коленях уже нет.
— Он выскочил, — пробормотала она. — Я даже не заметила…
— Присмотри за всеми, — велела Дейдри и выскочила из машины.
Радоваться, что Санни убежал, было плохо, но это оказалось подходящим поводом ненадолго ускользнуть. Скорей всего, он спрятался где-то между колёс и сидит там, и Дейдри в любой момент подберёт его, но сначала — пройти вперёд, посмотреть, что происходит. Всё-таки она имеет право знать, раз уж именно она вытирает носы толпе детишек.
День был пасмурный, но без дождя. Пахло приближающейся зимой, хотя особого холода Дейдри не чувствовала. Они стали посреди каменистой, почти безлесой низины, сбегавшей к реке Лукк. Это были границы Надора, и Дейдри заметила, что разрушено тут не так много, как дома. Машину с детьми оставили довольно далеко, остальные скучковались ближе к мосту.
Наружу вылезли очень многие. Они оживлённо переговаривались. Какая-то женщина всхлипывала, какой-то мужчина ругался, что тут их всех перебьют да и дело с концом.
Перебьют? Дейдри нахмурилась. Выходит, они у моста, а мост перекрыт, вовсе не разрушен.
Саму Дейдри никто не замечал, но это хорошо — если бы заметили, её бы отослали обратно в машину, помня приказ герцогини Мирабеллы, отданный средней дочери — следить за детьми. Она незаметно скользила среди людей, прислушиваясь к разговорам, гадая, где же Айри, матушка и Уорик, который вёл машину с ними.
А потом — совершенно неожиданно — люди перед ней расступились, и Дейдри увидела Айри, которая стояла перед каким-то высоким офицером в окружении других военных.
До Дейдри донеслись слова:
— …не допустите, чтобы столько людей просто погибло от голода и холода!
— Я, госпожа герцогиня, не допущу нарушения приказов Протектора, — офицер говорил спокойно, и лицо, как Дейдри показалось, тоже было спокойным, а ведь она ожидала кого-то свирепого и злого. — Хотя я понимаю…
— Ничего вы, полковник, не понимаете! — заорала Айри. — Вас там не было! И сейчас нет! И…
Кто-то из военных, схватился за оружие, но главный офицер жестом остановил его.
— Госпожа герцогиня, отведите своих людей назад, через некоторое время к вам будет выслана помощь, но…
— Некоторое время! Вы полковник Ноймаринен или идиот?! Вы знаете, где сейчас ваш отец, полковник? Вы думаете, что ваш обожаемый Протектор не расстреляет его, когда поймает? Я вот уверена, что…
— Госпожа… герцогиня, — полковник Ноймаринен, кажется, дрогнул, — откуда вам…
— Откуда-откуда! Сузу-Музу слушаю! Пропустите нас, полковник, и тогда… когда…
Ноймаринен неожиданно перебил её:
— Я всё понял, герцогиня Окделл. — А потом обратился к своим людям: — Мы их пропустим.
— Но Протектор…
— Протектор дал мне особый приказ, — холодно отвечал полковник, — пропустить беженцев, если окажется, что условия их жизни действительно невыносимы. Я уже убедился, что они невыносимы, если герцогиня Окделл пошла на такую низкую клевету, лишь бы уговорить меня.
— Полковник, — в голосе Айри звучало сочувствие, — я не… Но это не важно, я благодарю вас, все надорцы благодарят вас!
Дейдри со всех ног кинулась к машине с детьми, по пути читая про себя скороговоркой благодарственную молитву Создателю за импульсивность сестры и порядочность полковника Ноймаринена. И только когда Эдит спросила о Санни, Дейдри вспомнила, что так и не нашла щенка. Пришлось успокаивать рыдающую Эдит и ещё дюжину ревущих детей. Дейдри и самой было жалко Санни: лапка у него не успела зажить как следует, да и к нему самому она привязалась, оставалось надеяться, что его кто-то всё-таки подберёт, хотя кому он тут нужен?..
-
-
18.03.2013 в 14:13-
-
18.03.2013 в 14:14-
-
18.03.2013 в 14:15-
-
18.03.2013 в 17:33Хотя стремительно развивающиеся действие не может не радовать.
Как и то, что почти все живы.
— Вы же сами говорили, — подросток лет шестнадцати, Колин,
Самоцитаты, дорогие авторы?
И да, собака по имени Санни — цэ ружье или нет?
-
-
18.03.2013 в 20:56Пишите! ))))
-
-
18.03.2013 в 21:18СОБЫТИЯ
Айрис замечательная всё-таки.
-
-
18.03.2013 в 22:04Бедный Ричард, за что озеро крови-то.
Началась войнушка и Савиньяки
-
-
18.03.2013 в 23:21не без того)) но вообще, я плохо имена придумываю… а тут есть имя… ну и почему бы не использовать?))
И да, собака по имени Санни — цэ ружье или нет?
нну… скорее Одноногая цобачка)))) не совсем одноногая, впрочем)
Morinare, пишем!)
Silverlined, Айрис — да-да)))
Nikki_Rio, Бедный Ричард, за что озеро крови-то.
жертва, чтобы невепрь смог спасти остальных. как-то так.
Началась войнушка и Савиньяки
да уж) мы чуть не сошли с ума в процессе)
-
-
18.03.2013 в 23:27-
-
18.03.2013 в 23:33-
-
19.03.2013 в 00:49-
-
19.03.2013 в 00:58-
-
19.03.2013 в 23:37-
-
19.03.2013 в 23:39-
-
19.03.2013 в 23:43