На волне «разу уж я дописываю всё подряд» вспомнила про какой-то заунывный оридж, который когда-то придумывала и даже написала какое-то количество тысяч слов. Оридж должен был заканчиваться грустно, но вдруг мне показалось, что печальный финал там будет бессмысленным — и я постаралась вывернуться в хэппи энд или хотя бы что-то менее заунывное и так, чтобы герои при этом не казались гадами (а там есть такая проблема). После мучений и верчения ситуация то так то эдак (во время очередной бессонницы), я вспомнила вот этот комментарий и тут же в голове возник «вотэтоповорот», при котором бы выяснилось, что «всё это просто эксперимент» (это банально ужасно, но надо учитывать, что я к тому времени уже с полчаса или больше безуспешно пыталась заснуть). Теперь думаю, может, правда, попытаться дописать это в таком ключе? Банальность банальностью, но хоть какая-то осмысленность появится.

---

Что-то на этой неделе я тоже немного пропущу писательский клуб (или закину завтра очередной фрагмент). Меня утешает мысль, что я допилила давно заброшенный фик и продолжаю потихоньку идти в сторону финала «Выставки». Правда, там ещё дофига всего должно случиться, в том числе сюжетно важного, реально сюжетного даже, а не «герой пошёл в магазин, что ждёт его в этом опасном путешествии?» (но такого добра тоже дофига). Но я всё ещё хочу дописать к новому году и перейти в 2017 уже без самого долгостройного долгостроя из имеющихся)

---

Посоветуйте мне какие-нибудь фильмы? Какие-нибудь очень нравящиеся вам фильмы. Два исключения: не надо совсем уж арт-хаус и не надо про любовь (т.е. любовные линии могут быть, но не центральные). Артхаусные фильмы я просто не люблю, а про любовь мне кажутся снятыми на один сюжет с одними и теми же героями.

---

Так вот! Я дописала этот фик. Он даже названием обзавёлся (не уверена, что смысл по дороге не потерял, если какой-то имел).
а) фик для  Графиня Ллойд
б) каким-то сложным образом в моей голове он связан с этим фиком про Тенардье

название: Ultima Thule
фандом: les miserables
персонажи: в основном Жавер, а также остальные
размер: 12,5 тысяч слов
предупреждения: это джен, реинкарнация-АУ, модерн-АУ, а также из прошлого поста: «any guys, местами внезапные родственные связи, имена у некоторых героев, у которых их нет в кирпиче… и о чём бы ещё предупредить? ах да, самое главное! для борьбы с неписцом я пишу крайне халтурно: неохота искать обоснуй — не ищу, не идут описания — пишу диалогами. и так далее. мне нужно выговорить этот сюжет, на самом деле, чтобы он отвязался уже».
как я говорила: кое-что из этого фика перекочевало в «полицейский роман» или ещё куда.

скорей всего я что-то меняла в начале по сравнению с прошлой версией. скорей всего, какие-то сюжетные линии по пути потерялись, но мне нужно было довести до конца основную.

(много лет назад)

Раннее утро — солнце едва поднялось на бледном небе. Холодно, от земли пахнет приятной сыростью. И он, Жавер, не сразу понимает, где находится, зато мгновенно вспоминает, что вчера его мечты (мечты уже давно ставшие ясными планами) о будущем были перечёркнуты навсегда. Во французской полиции — ни в одном из её отделений — ему не служить: уже второй провал на экзамене, зрение, которое за месяц успело упасть так, как у большинства падает за год… И исход — разбитые вдребезги планы. Да что планы — мечты, лелеемые с самого детства. Мечты, для воплощения которых он приложил столько усилий. И вот теперь они эти отправлялись на помойку, а он, Жавер, на поиски работы.
Запах влажной земли и травы, скручивающая боль в занемевших за ночь руках и ногах и такая тяжесть в груди, как будто камнями завалили. Жавер переворачивается на спину и видит начинающее светлеть небо. Он трёт слипшиеся глаза, трёт нос, от холода потерявший чувствительность, щёку, которую отлежал за ночь. Выпил лишнего накануне — вспоминает он — потом где-то долго бродил и заснул прямо на улице, прямо — он косится на землю — на каком-то камне.
Потом — едва только он пытается подняться на ноги, появляется женщина. Он слышит цоканье каблучков, вскрик — и, обернувшись, видит её — лет сорока в строгом тёмно-синем костюме. Каштановые волосы аккуратно уложены. В руках маленькая сумочка, куда поместится разве что зеркальце. Или ключи от машины.
— Простите, — хрипит Жавер. — Не хотел вас напугать.
— Вы, — шепчет женщина, — вы…
Тогда Жавер садится, озирается. И вдруг понимает, что проспал всю ночь на кладбище. Он ругается себе под нос, проклинает непослушные ноги, пошатываясь, поднимается.
— Мадам, простите, — бормочет он заплетающимся языком. — Я сейчас уйду.
Отвратительно всё это со стороны, думает он, она пришла на кладбище… и что видит? Какой-то пьяница-студент разлёгся поперёк могилы дорогого ей человека и дрыхнет.
— Уходите скорей, — говорит она. В глазах осталось только отвращение. Губы её сжимаются в тонкую линию.
— Я не… — нужно бы уже уйти, но он не может остановить поток извинений, — не хотел… напугать… оскорбить… не хотел.
Он бросает взгляд на могилу. Там ни имени, ни дат жизни, ни фотографии, только какие-то стихотворные строчки какие-то выбиты. И внезапно — похмелье от недавнего отчаяния и злости, противный холод в руках и ногах, тошнота, головная боль — всё пропадает на мгновение. И не ничего, только он, Жавер, и эта безымянная могила. И несколько секунд — тошнотворно длинным, звенящих секунд — ему кажется, что в мире не ничего страшней, ничего больней, чем выбитые на ней строки, которых он даже разобрать не может.
— Идите, прошу вас, — говорит женщина, обрывая жуткое мгновение.
— Да, да.
И Жавер уходит, пошатываясь, спотыкаясь. Он чувствует на себе презрительный взгляд этой женщины, но думает не о ней, а о безымянной могиле.

*
(настоящее время)

Сегодня недосдачи не было — и можно было уйти не то, чтобы пораньше (ему, в общем-то, и не хотелось), но, по крайней мере, вовремя. А то, что происходит вовремя — единственно правильно.
Пара свободных часов — и уже можно не спускаться в метро, а пройтись домой пешком, потому что после прогулки крепче спится. Неторопливый шаг позволяет размять затёкшие за день сидения на неудобном стуле конечности. Свежий воздух и уличный шум помогают проветриться и выкинуть из головы — хотя бы до завтра — стук клавиш на кассовых аппаратах, мерцание мониторов, визг детей, отражение света ламп в блестящих упаковках. И перемешанную с отвращением к работе скуку.
Сменив за всю жизнь почти три десятка рабочих мест, эту свою работу Жавер ненавидел особенно сильно. Отчасти потому, что отказаться от неё и жить, скажем, на пособие по безработице, как делали многие, он не мог, считая такой выход унизительным. Отчасти же, потому что любую механическую работу, по его мнению, уже давно должны были делать машины. И потому сидение человека за кассой, по сути своей, представлялось бессмысленным. Даже те полгода, когда он мёл дворы в спальном районе, он считал более полезными.
Дома он, как всегда, быстро ужинал, листая газету. Телевизора он не держал почти принципиально: слишком много рекламы, слишком мало толковой информации, да и мерцание экрана (вредное для глаз — а зрение, и без того плохое, с возрастом не улучшается) как будто гипнотизировало, не позволяло отвести глаза или выключить, даже если показывали сущую ерунду, которая с годами становилась всё глупей и глупей. Жавер это знал точно, так как девушки во время обеденного перерыва постоянно обсуждали то, что посмотрели накануне. В этот раз, например, — бесплатные столовые для бездомных, которые открываются на деньги какого-то писателя, разбогатевшего на своих книжках. Их азарт и интерес к совершенно посторонним им предметам был настолько утомительным, что Жавер тогда не выдержал и спросил:
— Откуда вы знаете, что он это из любви к людям делает? Может, он так будет ловить бомжей и продавать на органы?
Одна нервно усмехнулась, другая принялась горячо доказывать, что Жавер ошибается — и что нельзя быть таким циничным. Впрочем, обе удивились, что Жавер вообще заговорил с ними.
Вспомнив об этом, Жавер невольно покачал головой. В газетах тоже хватает глупостей, но он хотя бы может с лёгкостью свернуть газету и отправить в мусорную корзину. А потом снять очки и лечь спать.

*

Чтобы снова увидеть этот сон.

*

Тогда, много лет назад, ночь на кладбище и дежа вю, женщина в синем костюме и безымянная могила забываются быстро.
А вспоминает он о них, только когда впервые видит во сне: первый раз — очень коротко, никаких подробностей вроде запаха земли, и в чёрно-белой гамме. Только несмотря ни на что — и в первый раз ему страшно, когда он смотрит на могилу. И он будто сходит с ума от мучительного чувства, что поздал. Но куда опоздал? На что опоздал?..
Первый раз, впрочем, сон быстро вылетает из головы, Жаверу не до него.
Потом сон повторялся уже много лет, но каждый раз наутро Жаверу вспоминались какие-то новые подробности. То цвет костюма этой женщины, то высокое дерево над могилой, то скрипучее чириканье птиц. Но никогда — ни слова из тех, что выбиты на камне.
Он думал, это, может, потому, что в ту ночь — когда он в самом деле напился от отчаяния, бродил полночи невесть где и проснулся на кладбище — он не разобрал ни слова из надписи. И может быть, это всё из-за сна? Может, на самом деле, когда всё это произошло в реальности — не было никакого страха или беззвучного жуткого мгновения. Только что мимолётное чувство дежа вю, мгновенно смытое холодным утренним воздухом. Жавер тогда поднялся, извинился и, тихонько ругаясь, побрёл прочь.
Сон становится неизменным предвестником несчастий. Каждый раз, когда он снится, Жавер знает, что произойдёт что-то дурное: его уволят, он попадёт под машину, у него украдут кошелёк, он споткнётся о бордюр и сломает руку. Наименьшим из несчастий становятся разбитые очки. А чаще всего его увольняют.
Он меняет множество занятий, но нигде не чувствует себя на месте. Он точно знает, что стал бы хорошим полицейским, только этому случиться не суждено. Его даже охранником не берут, изобретая для отказа какие-нибудь смехотворные поводы.

*

В то утро, пятого июня, он проснулся за полчаса до звонка будильника. В голове крутились какие-то стихи. Он застилал постель, добиваясь того, что на покрывале нет ни единой складки и свисает оно идеально ровно; потом дольше обычного чистил зубы и брился особенно тщательно, и заново выгладил отглаженную накануне рубашку. И всё это — чтобы отвязаться от назойливых стихов.
В метро он успел прочесть несколько страниц Сименона, но не запомнил ни единого имени или события. На работе, переодеваясь в форму, он дольше обычного повязывал красный шейный платок, стараясь, чтобы узел получился идеально гладким.
Но стихи не отвязывались.
До обеда он, как всегда, старательно улыбался покупателям и не думал ни о чём, кроме работы. Или, возможно, ему только казалось, что не думал: обычно его улыбка пугала за весь день разве что пару особо нервных детишек. Но сегодня почти половина детей разражалась слезами, да ещё пара впечатлительных девиц нервно захихикала, встретившись с ним взглядом, а какой-то полупьяный парень решил, что его, Жавера, дежурное «добрый день» звучит то ли оскорбительно, то ли вызывающе. Пришлось даже вызывать охранников, чтобы те увели парня, пока Жавер лично не свернул ему шею.
То, что от стихов не спастись, он понял, только когда часы пропиликали час дня. А ещё — это были те самые стихи, выбитые на могиле из сна, на могиле из давнего смутного воспоминания.
И что, наверное, то плохое, что означал утренний сон — это его, Жавера, смерть. И после этой мысли стихи как будто растворились в пустоте, исчезли, подтверждая справедливость догадки.

*

Мысль о смерти не испугала и не расстроила, напротив — принесла облегчение. И следом за ней хлынул целый поток спутанных, неясных мыслей, которые быстро, почти мгновенно оформились в ясное представление о том, что он сделает сегодня же вечером.
Всё-таки рано или поздно конец должен наступить. И разве плохо, что он придёт раньше, чем обещает статистика? Жавер не стал бы утверждать, что жизнь опротивела ему, но её тоскливое однообразие не приносило никакой радости. Может быть, если бы тогда, много лет назад, он каким-то образом добился бы своего и стал полицейским, возможно, сейчас он жалел бы о том, что его время истекает. Но теперь о чём жалеть? Семьи у него нет, друзей тоже. У него нет даже собаки, которую жаль было бы оставить без хозяина. Нет даже цветка в горшке, который засох бы без его заботы.
«Хорошо бы, — думал Жавер, — умереть прямо на улице. Чтобы сразу забрали. В квартире могут не сразу заметить».
И — кульминацией, узлом, в который всё стягивалось, стала последняя мысль: зачем ждать смерти, если можно самостоятельно положить конец всему? Умереть прямо на улице — что проще? Подняться на крышу дома, например, и спрыгнуть оттуда. Со своего балкона не выйдет — он живёт на втором этаже.
И от этих рассуждений стало легче дышать: сегодняшний день — по-настоящему последний.

*

Обеденный перерыв он потратил на заявление администратору магазина, где наконец позволил себе изложить несколько соображений по поводу многочисленных недостатков в организации торговли — от неудобного расположения отдельных видов товаров до дурного поведения кассиров и работников зала.
Он сомневался, что советы примут к сведению, но можно было хотя бы надеяться на это.

*

Вторая половина рабочего дня текла так же скучно и однообразно, как любые дни до сих пор. Жавер наблюдал за тем, как выкладывают товары на ленту — как всегда с раздражением отмечая, что у кого-то плохо застёгнута сумка, а значит легко вытащить телефон или кошелёк, что у кого-то ещё деньги лежат прямо в кармане и могут вывалиться, что кто-то дал ребёнку поиграть ключи от машины, и малыш уже грызёт пульт от сигнализации… множество раздражающих мелочей. Человеческая глупость, которая неизменна, хотя и не преступна.
Хотя и преступного хватает, думал он, проводя через сканер пятидесятую тетрадку. Их обычно вываливают вперемешку, потому лучше пробивать по одной, а то велик риск напутать с ценами. Жавер краем глаза заметил раздражённый взгляд покупательницы, но она сама виновата: хочет, чтобы было быстрей, пусть сама сортирует свои тетрадки.
Со своего места ему были хорошо видны несколько рядов с товарами — и он просто не мог не замечать: те двое парней выглядят слишком подозрительно — один из них скорей всего припрятал в карман куртки банку пива; та женщина слишком нервничает и чересчур долго копается в горе носков — две-три пары которых наверняка теперь спрятаны в рукаве; тот малец…
Впрочем, в это раз охранник не дремал — конечно, мальчишка выглядит подозрительней, чем аккуратно одетая женщина, и куда слабей, чем широкоплечие молодые люди.
Отдавая сдачу, Жавер услышал возмущённые вопли мальчишки:
— У меня есть деньги! Я заплачу! Ты… отпусти меня быстро! Вот, смотри! Целый евро! Эй!
Охранник неохотно отпустил мальчишку, и тот, всё ещё ругаясь под нос, кинулся к кассе.
— Добрый вечер, — сквозь зубы произнёс Жавер, когда об ленту шлёпнулся свежий, ещё тёплый батон. Плёнка на обёртке слегка запотела. Жавер постарался сосредоточиться на этой мысли, гоня неприятное чувство дежа вю, которое сейчас настолько сильное, что звенит в ушах.
— Привет! — отозвался пацан тоном задетой гордости. Улыбка Жавера оставила его совершенно равнодушным. — У вас тут всех ворами считают?
Одет он был в старую и не по размеру одежду. На рукаве красовалась кое-как зашитая дыра.
Жавер, не отвечая, пробил чек, тщательно отсчитал сдачу. Пакет мальчишке не нужен — наверняка слопает весь хлеб до крошки, едва выйдет из магазина.

*

Когда через несколько часов сам Жавер вышел из магазина, то почти сразу же заметил того мальчишку и ещё двоих, тоже бедно одетых и неумытых. Все трое сидели на окружавшей стоянку низкой оградке. Хлеб уже, очевидно, съеден — поделен на троих. Знакомый мальчишка что-то объяснял своим приятелям и, заметив Жавера, зачем-то подмигнул. В ушах снова неприятно зазвенело — и Жаверу захотелось остановиться, заговорить с детьми, но что он им скажет?
И потому он медленно прошёл мимо.
Сегодня ему некуда торопиться — завтра ни к чему рано вставать, потому что никакого «завтра» не будет, а потому можно прогуляться, сделать даже небольшой крюк, чтобы последние воспоминания о прогулке были приятными. Хотя потом-то всё равно не будет никаких воспоминаний или мыслей, только пустота, чернота, забвение. И это лучше того, как он живёт сейчас.
Несмотря на решение сделать прогулку приятной, он смотрел только под ноги, на тротуарную плитку, меж трещин которой кое-где пробивалась травка. Деревья, проносящиеся мимо автомобили, светлеющее небо середины лета — всё это было ему тоже безразлично сейчас.
По пути он размышлял о том, что выбраться на крышу не так-то просто. Дверца всегда на замке, ключей у самого Жавера нет, а у кого есть, он не знает. Можно было, конечно, спросить у соседки, она-то знала наверняка. Но лишний раз заговаривать с ней не хотелось. С другой стороны, можно было вылезти в окно в подъезде, тем более на девятом этаже оно плохо закрывается — щеколда разболталась, а потому там всегда дует. Так, правда, не выйдет постоять над пропастью и в последний раз окинуть взглядом город… Но нужно ли это, думал он. Главное: всё закончится.
За эту мысль он держался, приближаясь к очередному перекрёстку. Вокруг было пустынно: ни людей, ни машин, но Жавер, как всегда, неподвижно стоял, глядя на красный сигнал светофора. Вздрогнул он, когда мимо — прямо на красный свет — с громким смехом пронеслись какие-то мальчишки. Те самые мальчишки.

*

Вот тогда-то он и не выдержал.
— Эй! Эй, куда мы несётесь!
Младшие замерли прямо посреди дороги, старший по инерции сделал ещё несколько шагов и обернулся.
— А, это вы, — с осуждением в светлых глазах заявил он. — Вы из магазина, где всех за воров держат. Вы не полицейский. — Он обернулся к своим… приятелям? братьям?.. Они были похожи неуловимо, как часто бывают похожи братья — и сказал успокаивающе: — Он не коп. Кыш с дороги, балбесы.
Те подчинились: быстро отбежали на другую сторону и застыли уж там, глядя на своего вожака, дожидаясь его, но тот двинулся прямиком к Жаверу.
— Слушайте-ка, — прошептал он, — помогите мне, а? То есть, не мне, а этим.
Загорелся зелёный свет, можно было обойти этого мальчишку, пересечь улицу и продолжить путь, но Жавер спросил:
— И чем я могу им помочь?
— Тут рядом столовая эта… ну, «Бьенвеню», в новостях ещё трепались про них. Слышали, да?
Новостей Жавер не слышал, но ему вспомнился разговор кассирш. Да, именно это название они упоминали. «Бьенвеню».
— «Бьенвеню»? — переспросил Жавер. Название звучало знакомо, он точно совсем недавно его слышал. И не по телевизору.
— Ага, — кивнул мальчишка. — Их открыли на средста мсьё Вальжана. Писатель, слышали?
— Я не читаю современную литературу, — пробормотал Жавер и вдруг вспомнил, где уже слышал и название столовых, и фамилию «Вальжан» — болтовня девушек с работы и шутка про торговлю органами бездомных, конечно.
Глаза мальчишки заблестели:
— А я читаю. Читал, то есть. В библиотеке брал. И фильм видел по первому «Епископу».
Суперский. — Тут он погрустнел: — Меня сестра водила.
— Так ты не бездомный? Тебя как зовут:
Он дёрнул головой:
— Гаврош. Я ушёл от предков. Не хочу с ними жить. И вот поэтому я не могу сам отвести этих мелких в «Бьенвеню». Там сестра работает. Ну, волонтёрит. Если она меня увидит, придётся домой идти.
— Она заставит? — одобрительно поинтересовался Жавер, которому этот Гаврош не нравился всё больше с каждым новым выплывавшим фактом.
— За ухо оттащит, — мрачно подтвердил Гаврош. — Так вы отведёте их? Тут в паре кварталов всего, а вы иногда домой пешком идёте, я видел. Значит, любите гулять.
Жавер отвечать не торопился, разглядывая топтавшихся по противоположному тротуару малышей. С одной стороны, дети не должны бродяжничать, тем более, если у них есть семья. С другой, этот Гаврош может подбить своих мелких приятелей пойти в столовую самим, а они не слишком соображают, могут заблудиться в подворотнях, а проку от этого никому не будет.
Младший из детей вдруг уселся на землю и захныкал — это стало последней каплей: Жавер, подавив желание заткнуть уши, быстро кивнул.
— Я отведу их. Объясняй.
Может, этот поступок станет единственным осмысленным и важным — перед смертью.

*

«Пара кварталов» оказалась не слишком близко, и Жавер порадовался, что согласился: сами мальцы дорогу не отыскали бы, да ещё, может, под машину угодили. Они тащились за ним, еле переставляя ноги, младший то и дело вис на рукаве и просился на руки. Одно это наводило на мысль, что когда-то за этими детьми, возможно, присматривали и хорошо присматривали — раз уж им приходит в голову мысль, что взрослых можно использовать как транспортное средство. Жавер даже жалел, что не спросил, где Гаврош вообще нашёл их. Но теперь поздно об этом думать: Гаврош убежал, и они едва ли встретятся снова.

*

Столовая располагалась на нижнем этаже трёхэтажного офисного здания, которое, судя по всему, целиком принадлежало фонду «Бьенвеню». Во всяком случае, на входе висела только одна табличка: с названием и логотипом в виде светло-серого подсвечника.
Ещё с улицы Жавер заметил, что внутри стояло около дюжины покрытых скатертями длинных столов, половина из которых была занята. Между столами ходила девушка в фиолетовом фартуке (с таким же логотипом) и о чём-то — доброжелательно улыбаясь — разговаривала с плохо одетыми, грязными людьми, наполнявшими ярко освещённую столовую. Те, наверняка, ещё и воняли отвратительно, но по лицу девушки невозможно было понять, что ей что-то неприятно.
— Нам сюда, — бросил Жавер малышне, распахивая дверь, пока они воевали со ступеньками. Но они — каких-то полминуты назад усердно нывшие, как они хотят есть и как замёрзли, — замерли на пороге и отказались заходить. Жавер пихнул вперёд старшего, но тот вывернулся из его рук и сбежал вниз по ступенькам гораздо резвей, чем поднимался по ним.
— Что такое? — крикнул Жавер.
— Пьяные, — коротко пояснил старший, тыкая в сторону окна. — Нельзя. Украдут.
— Кто это вам внушил? — хмыкнул Жавер. — Я с вами. Не украдут. Давайте на руки.
Это сработало: оба мальца охотно повисли на шее у Жавера — и таким образом они втроем вошли в столовую.

В лицо пахнуло тепло, шум улицы сменился стуком ложек о тарелки, отрывистыми фразами, звуками, которые обычно сопровождают чью-то торопливую еду. Жавер почувствовал слабый запах тушёного мяса (вентиляция работала на отлично, раз пахло только едой!) и понял, что и сам не отказался бы от ужина, хотя ужинать в этот вечер — последний свой вечер — он не собирался.
Девушка в фартуке, заметив их появление, поспешила к ним.
— Добро пожаловать!
К фартуку был приколот бейдж с именем «Эпонина».
— Добрый вечер, — сказал Жавер, опуская малышей на землю. Те неохотно отпустили его шею, и теперь жались к ногам, как прежде жались к Гаврошу. — Мне сказали, вы сможете пристроить этих мальцов. У них не дома и… сами видите.
Эпонина кивнула:
— Конечно, проходите и вы тоже. Сегодня очень вкусное рагу.
Жавер покачал головой.
— Я дома поем, мадемуазель. — Он наклонился к детям, которые не отпрянули: — Идите с Эпониной. Она вас накормит. Идите, идите. Нечего висеть на мне.
Но те не двинулись с места.
Эпонина присела на корточки и что-то тихонько стала говорить детям. Те, наконец, сначала неохотно, а потом с готовностью пошли за ней. Она усадила их за стол, вручила ложки, принесла две тарелки с дымящимся рагу и стала помогать им есть, потому что сами они ложки держали не слишком уверенно.
Жавер уже собирался уходить, как вдруг дверь, ведущая то ли на кухню, то ли ещё куда, распахнулась, и другая, одетая во всё чёрное девушка вошла, почти вбежала в зал со словами:
— Брат сегодня заедет за мной. Ты с нами, Эпонина?
Ответа Эпонины Жавер, оглушённый внезапным чувством узнавания, не услышал: это была та самая женщина! Пусть лет на двадцать моложе, но та же самая, которую он встретил много лет назад на кладбище. Но как так?.. И снова в чёрном. Сглотнув, Жавер взял себя в руки. В конце концов, это могла быть её дочь. Это могло быть просто совпадение. Да и он сегодня слишком долго думал о сне, о той женщине — ему могло просто показаться!
Она была без фартука и, к сожалению, без бейджа, но даже если бы Жавер узнал её имя — что он спросил бы? Не с нею ли он встретился лет тридцать назад? Да она не родилась тогда ещё!
Мимо прошло трое бродяг, но Жавер едва заметил их, хотя один толкнул его локтем в бок.
И тут же звонкий голос ворвался в его сбившиеся кубком мысли:
— Так давай я останусь вместо тебя! Эпонина, Мариус отвезёт тебя, а я потом доберусь на метро. И не говори, что не хочешь проехаться с ним по ночному городу!
— Козетта, я не хочу. Нечего ему видеть, где я живу, — резко отозвалась Эпонина.
Вторая девушка хотела что-то ещё сказать, но тут Эпонина заметила стоявшего у дверей Жавера.
— Эй, вы что-то ещё хотели?
— Нет, мадемуазель, простите.
Он снова шагнул к двери, но Козетта крикнула:
— Погодите. Это вы детей привели? Я не видела их тут раньше.
— Я тоже. Меня… попросили привести их. Я к ним не имею никакого отношения.
Она подошла совсем близко, и Жавер мог ясно видеть её ясные голубые глаза и свежее юное личико — лицо той женщины из сна, из прошлого, только моложе.
— Мадемуазель, — вырвалось у него почти против воли, — вы очень похожи на свою мать?
Она изумлённо моргнула, но всё же ответила:
— Я плохо помню мать. Но судя по фотографиям… немного похожа. Но у неё были светлые волосы.
— А вам какое дело? — запальчиво поинтересовалась Эпонина, вытирая рот младшему из детей.
— Никакого, простите. Мне нужно уходить.
— Но вы ничего не знаете о малышах? — продолжила Козетта.
— Нет, говорю же. Мне пора.
— Погодите, — она схватила его за рукав. — Где вы их нашли?
Он косо глянул на её тонкие пальцы, сжимавшие рукав его куртки.
— В паре кварталов отсюда.
— Кто вас попросил их привести?
— Какой-то мальчишка.
Девушка выпустила его и обернулась к Эпонине, которая после слов Жавера тихонько вскрикнула.
— Слышишь, Эпонина! Это точно он! — Она снова обернулась к Жаверу: — Этот мальчик, скорей всего, брат Эпонины. Если встретите его…
— Нет, — отрезал Жавер. С каждым мгновением находиться здесь, рядом с ней, и бороться с желанием спросить, жив ли её отец, становилось всё тяжелей. Потому он торопился уйти. А она словно и не замечала:
— Но вдруг! Пожалуйста, передайте ему, что мы очень беспокоимся. Хорошо? Передадите? И… кстати, хотите прийти на благотворительный показ третьего «Епископа», который устраивает наш фонд за неделю до официальной премьеры? У меня осталась ещё парочка приглашений… хотите? Фильм ужасно хорошо получился, я в восторге. Все средства, конечно, пойдут… ах, что я рассказываю. Вот, почитайте в программке.
Не переставая болтать, она всучила Жаверу фиолетовый буклет.
— Приглашение стоит пять евро. Я вам выпишу именное приглашение, хотите? Как вас зовут? Все обладатели именных приглашений имеют право явиться на вечеринку после фильма. Прямо у нас дома! Считайте это в благодарность за Гавроша. Вы согласны? Только уговорите его встретиться с Эпониной!
От её звонкого голоса разболелась голова, запах еды, к которому теперь отчётливо мешалась вонь от бродяг, стал просто невыносим. Наверное, поэтому Жавер пробормотал своё имя, вытащил кошелёк и протянул Козетте пять евро, а потом дождался, пока она напишет его имя на фиолетовом блестящем квадратике с серебряным тиснением.
Головная боль ослабила контроль и, сунув приглашение, в карман брюк, Жавер всё-таки спросил то, о чём спрашивать не собирался:
— Почему на вас траур, мадемуазель?
— О, — она осеклась. — Мой отец умер.
Тут с улицы донёсся сигнал клаксона.
И Козетта снова обернулась к Эпонине, словно позабыв о Жавере и его бестактном вопросе.
— Это Мариус. Давай, решайся! Попроси его выпустить тебя на соседней улице! Ну же!..
Звонкий голос Козетты доносился до Жавера как через толстую пелену ваты, которая вдруг залепила уши. И вокруг будто плыл туман. Неужели сон означал не его смерть, а смерть человека, которого Жавер не видел никогда в жизни, о котором услышал совсем недавно? Но он-то здесь причём?
Жавер толкнул дверь и вышел на улицу.
У дороги была припаркована блестящая машина, рядом с которой стоял одетый в пёструю рубашку молодой человек. Наверное, это и был брат Козетты.
«Он тоже должен быть в трауре», — мелькнула мысль.
Но это, в конце концов, было не его дело.

*

Он снова остановился на светофоре. Небо темнело и близились сумерки, а потому от прогулки стоило отказаться — он и так задержался, и так слишком много времени поратил на… «На что? — оборвал себя Жавер. — Помог двум бездомным детям? Из окна вывалиться успеется ещё».
В кармане он нащупал подписанное рукой Козетты — рукой дочери того, умершего — приглашение. Кино и вечеринка после — какая глупость. Должно быть, он очень устал или был слишком погружён в свои мысли, а Козетта слишком бойко верещала, и потому-то он согласился на эту ерунду. Впрочем, какая разница — деньги ему не понадобятся, это приглашение — тоже. А кому-то от его пяти евро, может, польза будет.
Загорелся зелёный.
Жавер, не торопясь, пошёл через улицу, а фиолетовый листок полетел на дно урны, стоящей на углу. Нужно же было куда-то выплеснуть подспудный страх — пусть не такой сильный, как тогда, много лет назад, — глодавший его и неотвязный.

*

Он не видел, как невесть откуда взявшийся бродяга потом долго копался в урне, пытаясь выловить оттуда приглашение.

*

— Эй, мсьё неполицейский! Эй! Да погодите же!
Гаврош нагнал его в квартале от дома. Уже стемнело — потому что Жавер всё же пошёл пешком, и бежавший через тёмный двор Гаврош казался смутной тенью. Ночное зрение у Жавера всегда было плохим, даже в очках.
— Чего тебе? Я отвёл их, всё в порядке. Твоя сестра спрашивала о тебе.
Гаврош погрустнел:
— Она всегда так. А я домой не хочу. Мне и так хорошо.
— Потому меня догнал? — усмехнулся Жавер.
— Я, может, следил, чтобы вы детей не обидели.
— Ври лучше. Дети спят уже давно в этом твоём «Бьенвеню».
Гаврош ухмыльнулся. Но его улыбка погасла после другого вопроса Жавера:
— А ты почему не спишь дома?
— Сбежал я, — тоном, каким говорят с трёхлетними, пояснил Гаврош.
— А школа?
Он махнул рукой:
— Читать я умею, считать тоже. Всё, что надо, сам узнаю. А дома меня лупасят всё время.
Жавер внимательно посмотрел на него, чувствуя, как в пальцах покалывает от какого-то давно забытого чувства, а потом спросил:
— Сам-то есть хочешь?
Гаврош пожал плечами, но даже в темноте было заметно, как заблестели его глаза.
— Идём ко мне. Пюре любишь?
«На сегодня всё отменяется, — подумал Жавер без сожаления. — Особенно окно на девятом этаже».
К мальчишке у него была пара вопросов, и теперь он не хотел отпускать его раньше времени.

*

— У вас тут как будто и не живёт никто, — прокомменировал Гаврош единственную комнату в квартире Жавера. — Чисто так.
— Просто чисто, — пробормотал он.
С появлением мальчишки ощущение, что в квартире намусорили, возникло мгновенно. Гаврош за каких-то полминуты успел сунуть нос за каждую закрытую дверь и оценить по одному ему известным критериям. Но вместе с тем, с появлением мальчишки Жавер вдруг почувствовал, как затхло в его кварире и пыльно, хотя ни на книжных полках, ни на подоконниках — нигде по-настоящему нет ни пылинки.
— Эпонине понравилось бы, — вздохнул Гаврош, присев на диван и немного попрыгав.
— Она любит, когда чисто. А дома всегда всё загажено.
— Я разогрею ужин. Не сломай диван, — бросил Жавер и ушёл на кухню, надеясь, что Гаврош хотя бы частично исполнит просьбу — например, не реши попрыгат на диване с ногами. На этом диване Жавер спал последние девять лет и предпочёл бы спать дальше — пока, во всяком случае, не решит исполнить задуманное днём.
Разогревая пюре в микроволновке, Жавер размышлял о том, что собирался спросить у Гавроша. Он пербирал все подмеченные детали, которые показались ему противоречивыми или странными, подбирал слова так, чтобы Гаврош не решил, что он, Жавер, рехнулся на старости лет от бессмысленности собственной жизни.

*

Первый — и главный — свой вопрос Жавер задал, поставив перед Гаврошем тарелку с пюре.
— Этот… Вальжан, владелец «Бьенвеню», он умер? — проговорил он, надеясь, что прозвучало это достаточно обыденно.
— Нет, — пробубнил Гаврош с набитым ртом. — Чего бы ему?
— Его дочь была в трауре.
— Вы… — Гаврош проглотил пюре, — вы Козетту видели?
— Да.
— Она хорошая, — одобрительно заявил Гаврош. — Она просила Эпонину не таскать меня за уши.
— И она была в трауре, — не позволил ему сменить тему Жавер. и твёрдо прибавил: — В чёрном. И когда я спросил, она сказала, что её отец умер.
Гаврош уронил ложку.
— Нет! Вы врёте.
— Нет.
— Не может быть! Включите телевизор — об этом бы в новостях сказали!
Жавер хотел бросить, что нет у него телевизора, и на том завершить разговор, но задумался: мальчишка прав — о скандальных событиях в новостях скажут непременно. А если совсем недавно сообщали, что это Вальжан окрыл столовые, то, конечно, и о его смери расскажут. От одной этой мысли стало холодно. Гаврош тоже погрустнел и сидел теперь, сведя брови на переносице и забыв об ужине. Словно смерть того писателя касалась и его лично.
И Жавер медленно проговорил:
— У меня нет телевизора, но мы можем пойти к соседке. Она давно меня приглашала. И узнаем наверняка.

*

Мадам Делюш жила тут уже года три и — как Жавер — жила одна. Худая, немного сутулая, вечно с красной шалью на плечах — Жавер всегда здоровался с соседкой, но всегда же вежливо (или не слишком вежливо) пресекал её попытки поговорить. Но ей её одиночество было, вероятно, в тягость, а потому всякий раз она заговаривала со своим соседом по лестничной клетке — и даже приглашала на чай, хотя он раз за разом отказывался. Эта настойчивость, а ещё любовь мадам Делюш к разговорам уничтожила всякое сомнение в уместности внезапного визита в слегка уже неурочный час. Соседка наверняка не обидится, а им с Гаврошем ужно знать наверняка. И если, думал Жавер, почему Гаврош беспокоился, ещё ясно, то почему жизнь или смерть неизвестного писателя так беспокоит самого Жавера, он не смог бы объяснить, даже если бы очень постарался.

*

Мадам Делюш просияла, увидев Жавера на пороге. И сложила губы в озадаченное: «О!», заметив Гавроша.
— Это ваш внук, мсьё Жавер?
— Внучатый племянник, — буркнул он. — Простите за поздний визит, но вы не могли бы помочь нам в одном деле?
— Конечно, конечно! Заходите. Я поставлю чай.
Жавер и слова сказать не успел, как она исчезла в полутёмных недрах своей квартирки. Пришлось хватать Гавроша за руку и идти следом.
Хорошо, комната была всего одна, и та пустовала, а потому Жавер, велев Гаврошу сесть в кресло и сидеть тихо, легко отыскал кухню, где мадам Делюш как раз наливала воду в старомодный блестящий чайник, чтобы поставить его на плиту — видимо, электрические чайники она не признавала, с невольным одобрением подумал Жавер, который и сам предпочитал кипятить воду по-старинке.
— У меня очень хороший чай, — собщила она, вынимая чашки из буфета. — Так какое у вас дело ко мне?
— Гаврош… мой внук, понимаете, любит читать. И тут ему сказали, что, гм, умер его любимый писатель. Он хочет выяснить… а у меня телевизора нет.
— Вы новости посмотреть хотите? — просияла мадам Делюш. — Или, может, просто в интернете проверим? Так быстрей. Никаких новостей ждать не надо.
— В интернете? — нахмурился Жавер. — Я не…
— О, я всё покажу. Это несложно. Мне сын подарил компьютер и всё показал. Как раз перед… — Она замолчала и вздохнула. — Я всё объясню, вы только скажите, что искать.
Пока, звеня чашками, она расставляла посуду на подносе, вода закипела. Жавер отыскал взглядом прихватку и сам наполнил заварочный чайничек кипятком, надеясь так сгладить неловкость. Извиняться он не привык, да и не считал нужным: мадам Делюш сама затронула неприяную тему.

*

В комнате, в самом углу стоял стол с компьютером, который странно смотрелся на фоне книжной полки, уставленной пыльными статуэточками. За компьютером же следили очень тщательно: ни на экране, ни на клавиатуре не было ни пылинки.
— А где пульт? — нетерпеливо спросил Гаврош, когда мадам Делюш с подносом и Жавер появились в комнате.
— Я думала, дети твоего возраста первым делом про компьютер думают, — отозвалась соседка. — А ты — новости!
Гаврош открыл рот, чтобы возразить, но Жавер жестом велел ему помолчать. Кто знает, как этот мальчишка привык парировать замечания, которые ему не нравились.
Мадам Делюш оставила поднос на диване (Гаврош тут же отполз) и выдвинула на середину комнаты низкий столик, куда, к явному облегчению Гавроша, затем и переставила поднос с чашками.
— Мсьё Жавер, разлейте чай, я пока включу компьютер.
Он кивнул и присел рядом с Гаврошем. Чашки, все три, украшали тёмные ободки от прежних сеансов чаепития, у крышки заварочного чайника была отколота ручка. Жавер даже подумал, что пить из этих чашек не стоило — мало ли какая зараза на них осталась. Но мадам Делюш помогала им с — нелепым, но до смешного важным — делом, а потому хотя бы глоток сделать было бы справедливо. И Жавер аккуратно разлил чай в три чашки, стараясь, как всегда, чтобы получилось поровну.
На экране компьютера тем временем появилось изображение заснеженного леса, служившее заставкой, мадам Делюш щёлкнула мышкой, и лес сменился пустым окошком.
— Итак, что ищем, малыш?
— Это тебе, — шепнул Жавер Гаврошу, который будто и не понял, что «малыш» адресовался ему.
— А! — Гаврош спрыгнул с дивана и подошёл к компьютеру. — Мсьё… мой дедуля сказал, что умер писатель мсьё Жан Вальжан. Но я ему не верю.
Жавер отвернулся от мерцавшего монитора. Сейчас Гаврош найдёт подтверждение словам Козетты — и нужно будет идти домой, где придётся как-то отвлечься от этой новости . Не имеющей ни к Гаврошу, ни к Жаверу никакого отношения, но всё же…
— Я же говорил! Эй, дедуля! Идите сюда.
Жавер поставил чашку и обернулся: Гаврош возбуждённо тыкал пальцем в экран, а мадам Делюш в панике следила, чтобы экран от этого не пострадал.
— Вот! Ни единой новости об этом! Я же говорил!
— Но почему Козетта…
— Может, вам померещилось, дедуля? — фыркнул Гаврош.
Потом они около получаса пили чай, и Жавер изображал заинтересованность в рассказах соседки, которая увлечённо делилась тем, сколько всего интересного можно прочесть в интернете. Гаврош же слушал с неподдельным вниманием.

*

Уже дома Жавер сказал:
— Но не могла же она солгать.
Гаврош, у которого вновь проснулся интерес к недоеденному ужину, пожал плечами:
— Может, вам приснилось.
— Она была в чёрном и…
— Вам точно приснилось.
— Но её брат… — Жавер замолчал, наблюдая за тем, как Гаврош слизывает с тарелки остатки пюре. — Её брат был в цветастой рубашке. Не в трауре.
Гаврош отставил тарелку.
— Вот видите. А теперь мне пора.

*

Гаврошу он уходить запретил, и уложил его спать на единственном диване, сам же лёг на раскладном кресле.

*

Утром шестого июня жизнь продолжилась, словно накануне не было ни сна, ни ожидания смерти, ни настойчивого желания всё прекратить, наконец. Жавер рано утром выставил Гавроша за дверь, как всегда не торопясь, но и не медля сверх необходимого собрася — и явился на работу, как всегда, вовремя. Может, этой ночью он спал крепок и как следует отдохнул, только летние, обычно слегка пыльные цвета города этим утром стали ярче. Жизнь продолжилась, и всё же непонятным образом переменилась.
Так, однажды, когда Жавер привычно сидел за кассой, какой-то бритый паренёк, который долго копался в кармане брюк в поисках пяти центов, улыбнулся в ответ на дежурную улыбку — впервые за всё время работы в магазине кто-то улыбнулся в ответ.
Потом подошла сменщица и сообщила, что шеф хочет видеть его, Жавера, сразу, как только он освободится.
«Это из-за записки, — мелькнула мысль. — Уволят».
Захлопнув кассу, Жавер поднялся со стула, чтобы идти к шефу, но тут заметил за лентой для товара какую-то фиолетовую бумажку. Он быстро взял её и, пожелав удачи сменщице, ушёл. Отойдя подальше, он сунул руку в карман и вытащил блестящий фиолетовый прямоугольничек. Да, он не ошибся: это было приглашение на вечеринку, ту самую вечеринку, и именное — на некоего Легля. Жавер посмотрел на дату — эта суббота, шесть вечера, и он как раз выходной, и сможет пойти. Чтобы вернуть билет, конечно. Его-то никто по чужому приглашению не пропустит, да и ему по-прежнему не хотелось в кино на неизвестно какой фильм, а потом ещё и на вечеринку.


продолжение в комментариях
или на фикбуке можно: ficbook.net/readfic/4832483

@темы: мои фики, фандом, о котором не говорят

---

В прошлом году, чем ближе был театральный фестиваль, тем чаще мы могли начать вдруг декламировать пьесу с любого места. В этом году я сомневалась, что так будет: всё-таки не стихи. Но куда там. Тоже временами принимаемся перебрасываться репликами героев) правда, тут надо быть осторожней: в прошлом году пьесу нашу кто угодно мог прочесть, так как тайны из того, что ставим, мы не делали, а делали тайну только из, эээ, фишечки которую придумали чтобы я не повесилась, уча оба бесконечно длинных монолога для интереса (ну и хорошо же вышло! ещё б неделька репетиций…). В этом году мы !скрываем сюжет (хотя стоит повесить анонс пьесы, как сразу станет ясно всё ваще) и нагнетаем интригу))

…к чему это я? Мне вдруг приспичило в ночи сделать баннер для анонса нашей пьески. И тут-то выяснилось ужасное — каким-то образом я удалила фотошоп! В общем, с помощью изили, пейнта и страшных ругательств я баннер, конечно, сделала, но как, как я могла удалить фотошоп??

---

Если придумаю один эпизод, который свяжет уже написанное и финал, то ура. Очень надо придумать, очень) (т.е. теоретически можно сразу финал, без связки, но меня и так упрекали когда-то, что я не могу нормальные финалы писать).

@темы: фандом, о котором не говорят

---

У меня имя и отчество состоят из имён, для которых есть и мужской, и женский варианты, при этом то имя, которое у меня в отчестве, немного привычней, чем то имя, которое моё имя. Результат — меня зовут именем-из-отчества и хоть умри. Вот только что звонила мама потенциальной ученицы, которой меня посоветовал ученик с прошлого года. Посоветовал под каким именем? Правильно! Под женской версией папиного имени! (Есть другой вариант: переименовать меня в Викторию или в Виолетту, но он как-то реже, зато Евгения Валерьевна — прям постоянно).

---

Открыла файл с этим фиком (по отверженным) и дописываю. Некоторое время назад я решительно удалила оттуда здоровый кусок, потому что он завёл меня в совершенно тупиково-бессмысленную сюжетную ветку. Сейчас переделываю, чтобы закончить, может, прямо сегодня. Или завтра. Тогда из всего, что я когда-либо хотела писать по «отверженным» у меня останется три пункта:
— страдательный фик про бог-знает-что с участием (внезапно) Толомьеса, к которому я так и не придумала обоснуя для завязки (отп),
— фик, у которого было шесть или, может, уже семь вариантов начала (отп),
— фик очень внезапным пейрингом, который я начала писать из интереса: смогу ли я сочинить что-то не просто не про отп, а вовсе даже с пейрингом часть отп/хрен пойми кто!

@темы: мои фики, фандом, о котором не говорят

---

1. Не без труда откопала нужный файл, а там прямо море бесценной информации))

2. Поняла, что залипаю с текстом на писательский клуб. Надо забить на кусок, который не получается (верней, получается каким-то так себе со всех сторон), и идти уже дальше, чтобы они хотя бы начали в путь отправляться. А то какой смысл писать квест, если герои топчутся на месте?..

3. Допереводили третью сказку! С ней что-то долго было — из-за смены режима (наступила осень, времени стало меньше), а ещё она длинней прошлых.

---

простите, совсем неинтересный пост совсем о своём

C «Выставкой» есть одна проблема — всю эту тонну персонажей я просто не помню, особенно тех, которые друг другу родня. Т.е. примерно десяток основных героев (особенно тех, которые не родственники) помню, дальше — тёмный лес. Например, там есть три сестры, у каждой какие-то имена, какие-то характеры, какие-то дети и по мужу. Я помню характер одной и точно помню, что именно её зовут так-то. Кто её дети и какие у этих детей характеристики, я уже не помню, как зовут её мужа — тоже нет (т.е. я помню имена трёх мужей, но кто чей — уже нет), двух других я знаю, как зовут, но не помню точно, у кого какое имя. И смутно понимаю, что одна из более значимых героинь — дочка одной из этих двух сестёр… но вот чья?.. С мужьями вообще труба — их трое, я кое-как запомнила имя+фамилию+характер у двоих, у третьего помню только имя — и «поиск по тексту» мой друг каждый раз, когда нужно назвать его по фамилии.
А ведь в этой семье, из которой эти три сестры, ещё тонна людей, в том числе и кое-кто из главных героинь к этой семье относится (но я не помню, как, блин, а ведь вот-вот мне надо будет упомянуть, кем она там приходится одному из героев). (А также я вдруг поняла, что герои, которым я хотела делать пейринг, родня! Очень дальняя, но сам факт!)
Когда-то я нарисовала схему всей этой семьи, включая её основателя — и весь миллион родственников, которые упоминаются (с детьми и фамилиями!), но нарисовала не на бумажке, а в какой-то компьютерной программе, а файлы я теряю куда успешней, чем бумажки.

И ведь можно было бы выпилить всех этих людей нафиг из сюжета, оставив только линию про парк и близнецов, но тогда это будет совсем другая история, которая мне не так уж интересна.

---

Теперь время от времени фантазируем на тему arrested development!AU для разных известных фандомов. Пока смешней всего воображать такое АУ для Сильмариллиона. Финголфин как *нормальный член семьи*? Или Финрод как *нормальный член семьи*? Вот это вопрос! Я за Финголфина, он даже по положению аналогичен Майклу — тоже средний сын))

@темы: that kind of a show

---

Только сейчас поняла: Эмма У. снимается в «Красавице и чудовище», Эмма У. и так-то вызывает неприязнь у многих феминисток за, эээ, всякое. А теперь-то и вовсе будет — она же снимается в экранизации ужасного произведения про стокгольмский синдром! Эх)

---

Мы досмотрели arrested development. И я всё-таки пока не буду заносить его в идеальные, но не потому, что он стал хуже (не стал, хотя четвёртый сезон и отличается), а потому что фактически он не закончен (судьба Люсиль-2, например, не выяснилась и проч.), а в идеальные я записываю только сериалы с внятным финалом.

Почему-то многие ругают 4 сезон, но он же настолько божественно-мозголомно построен (даже в последней серии были неожиданные факты!! хотя, казалось бы, уже всё рассказали), что я прощаю ему даже налёт тоскливости и избыток шуток, которые стремятся к самосмейкам. Да и потом — серии про приключения Линдси, Тобайаса, ДжОБа и Мейби — прекрасные (Про ДжОБа — мы рыдали на обеих сериях от смеха — и про свадьбу, и про, ээээ, Тони Вандера, но ДжОБ банально вообще любимый герой). Да и остальные тоже были хороши — молодые Люсиль-1 и Джордж — ыыыыы. Наименее прекрасные серии ожидаемо — про Майкла и Джорджа Майкла, хотя вотэтоповорот с фейкблоком в серии про Джорджа Майкла был очень смешной, но в линии Джорджа Майкла слишком узнаваемо-толстая пародия, а Майкл стал каким-то странным в 4 сезоне (хотя он окончательно показал, что вовсе не паршивая овца в семье Блутов, а такой же, как они все).

Если когда-нибудь будет пятый сезон, я бы хотела, чтобы там как-то для Джорджа Майкла сыграл эпизод с ДжОБом в гей-клубе (глубины second-hand embarrassment в тот момент были неописуемые) И чтобы ДжОБ и Майкл в очередной раз выяснили отношения, а то как же так!))) (Не могу сказать, что пала жертвой братской любви… а нет, могу). И политическую карьеру Линдси, Линдси очень нужна политическая карьера! И чтобы Мейби ей помогала, а то у нас же до сих пор не было шуток про этот вертикальный инцест, как же таг

@темы: that kind of a show

---

Я не буду говорить, что самым поразительным в этой статье для меня было то, что это перевод с португальского. Она, поверьте, интересна не только этим)))

29.09.2016 в 01:30

Пишет  Диана Шипилова:

рекламирую ФБ


Это настоящая научная работа, и местами читать было сложно, но лично мне показалось интересно. Там упомянули и Сандринью с Джефферсоном, и мага-экстрасенса из «Нежного яда», и «Во имя любви», от которого я тащилась парой лет позже... а ещё кучу сериалов, которые я не смотрела и даже не слышала о них. Понятно, что тема очень узкая и мало кого заинтересует, но если вдруг тут такие водятся — рекомендую ознакомиться)

---

Довольно странное ощущение — добираюсь, почти добралась — в «Выставке» до момента, который придумала фиг знает когда. И вот только сейчас буду его описывать. Уже решила, что не важно, на каком этапе будет текст в декабре, выкладывать (куда — я ещё решу) начну в конце декабря, скорей всего. Чтобы это, атмосфера в реальности совпадала хотя бы отчасти с атмосферой в тексте. Вдруг это увеличит число читателей?
И — я уже писала в твиттере — сюжет мутирует в «все должны найти себе того, с кем встретить рождество, ура! даже самая унылая какашка достойна дружбы/любви».

---

записки мышек, которые плачут, колются…

В «Волшебниках» интересно стало в момент появления Эмбера (или Амбера), когда а) прекратилось довольно заунывное мочилово, б) герои перестали страдать хернёй формата «она мне изменила!» «никагда не прощу Пенни!» и проч. На самом деле, я даже как-то жду второй сезон и собираюсь дослушать все три книги, но пока самой интересной сценой в принципе была сцена появления Зверя — куда эффектней, чем в сериале, очень жуткая, а не противная. Но поглядим, как кончится первая книга.

---

1. Квентин «О, сиськи!» Колдвотер меня этим немного угнетает. Ну и, на самом деле, по-настоящему интересно мне стало, когда в одной из глав Квентин стал перечитывать одну из книжек Пловера — и нам сделали экскурс в содержание этих книжек. Т.е. про Филлори я б почитала! Даже возникло желание перечитать «Нарнию». (Интересно, в книгах будет такой же ад в жизни у Пловера и Четвинов, как было в сериале?)

2. Четвёртый сезон arrested development неописуем, особенно, конечно, в отношении композиции.
Из самого смешного: как Джоб долго жаловался на жизнь «незнакомцу в баре», что его сын, с которым они не виделись много лет, так и не пришёл… и только потом понял, что это, собственно, и есть его сын!
Приключения Тобайаса и Линдси — это secondhand embarrasment пополам со смехом.
Ещё нам, наконец, рассказали про убегавшие от Джоба волосатые ноги, например, которые показали ещё в первой серии.
Ну и:
GOB: I have feelings for you.
Tony: And I have feelings for you...
Narrator: It was friendship.
Но так как они оба не привыкли испытывать какие-то чувства к кому-то, кроме себя (хотя у Джоба была же мимолётная любовь к Люсиль-2), то они этого не поняли. (И мне любопытно, как там проходил секс в масках ).

@темы: that kind of a show

---

Вернулась к прослушиванию «Волшебников». После Тартт не сразу адаптировалась к чтецу, но это было ожидаемо.

Из впечатлений:
1. Конечно, Элис в книжке не выглядит как мечта педофила! Кто бы сомневался.
2. Очень понравилось, как в Квентине боролись социальные установки и его собственные желания, когда он принимал решение, поступать ли в Брейкбиллз.
3. Надо перестать сравнивать с ГП, потому что это бесполезно.

---

Третья сказка из книги Питера Кэшорали «Волшебные сказки. Традиционные истории, пересказанные для геев» (Peter Cashorali "Fairy Tales. Traditional Stories Retold for Gay Men", Harper SanFransisco, 1995). (Остальные — по тэгу)).
Источник сюжета тут очевиден.
Переводят  господин в клетчатом,  Графиня Ллойд и  Yves_.
Переводчицы никакой выгоды не извлекают)

Король-клёст

Жил-был юноша по имени Кристофер, который обладал идеальным носом, сражающей наповал улыбкой, а волосы у него были золотыми и кудрявыми, словно солнечные блики на море. Он был самым красивым юношей в деревне, а те её жители, которые повидали мир, клялись, что он был самым красивым юношей в любой деревне. Кристофер не стал бы спорить — разумеется, он был неотразим. А вздохи девушек, когда он проходил мимо, были словно его музыкальное сопровождение. А ещё так вышло, что многие юноши тоже вздыхали, когда он проходил мимо. Хотя ему не хотелось этого признавать — и он не признавал — эти звуки звучали для него слаще. Ну, если Кристофер себе не признавался, то, по его мнению, и другие не должны были замечать. И он пускал в ход кулаки, чтобы сменить эту тему, едва она всплывала. Также он пускал в ход кулаки, чтобы остудить пыл любого юноши, который хотел бы зайти дальше, чем вздохи. Такое положение давалось ему не без труда, но только так он чувствовал себя спокойно. И так как Кристофер не намеревался что-то менять, он часто дрался.
Слух о красавце Кристофере дошёл до могущественного короля. И однажды в дверь Кристофера постучали. Это был король, который явился проверить, правдивы ли слухи.
— Кристофер, — сказал король, — одаривая его улыбкой, ценой в целое состояние. — Позволь мне перейти прямо к делу. Я ищу себе спутника. И я уверен, что это ты. Оставь эту деревню и перебирайся ко мне. Мы заживём вместе такой жизнью, о которой другие только мечтают.
Он и сам был красивым мужчиной, но красота уступала его благородству, а благородство — добродушию.
Но Кристофер вовсе не оказался на седьмом небе от счастья. Он побледнел, затем покраснел, затем потемнел лицом от того, что ещё один мужчина сделал ему подобное предложение. И где! Прямо на пороге! Там, где все могли услышать. Конечно, он не врезал королю, хотя именно это было первым порывом, а так как во втором порыве он раньше не нуждался, то растерялся, не зная, что делать.
Как раз в этот момент красная птица прилетела на сосну во дворе. Это был клёст-еловик, который питается семенами из сосновых шишек. Семена сосны очень трудно достать, и у птицы развился клюв, подходящий для этого дела: верхняя часть его изгибалась в одну сторону, а нижняя в другую. Кристофер указал на птицу:
— Это ты, — огрызнулся он: — Король-клёст.
Под этим он подразумевал, что клюв у птицы не был нормальным, и так же не был нормальным и король. Затем Кристофер с силой захлопнул дверь. Король стоял на крыльце и смотрел на птицу, с которой его сравнили. Она как раз доставала семечку из сосновой шишки своим крючковатым клювом. Тогда он сказал закрытой двери:
— Хорошо, Кристофер.
И пошёл своей дорогой.
Как раз в то время родители Кристофера, с которыми он жил, решили продать дом и на эти деньги переехать на побережье в тёплые края.
— Мы не сможем ни взять тебя с собой, ни позаботиться о тебе. Так что мы решили отдать тебя в подмастерья первому, кто обучит тебя ремеслу.
В этот момент мимо шёл попрошайка. Он подслушал разговор.
— Почему бы вам не отдать его мне в подмастерья, — предложил он.
От его одежды остались одни лохмотья, но казалось, что недостатки его одежды искупались смекалкой.
— Я принадлежу к очень старой и почётной профессии, которая процветает при любом состоянии экономики. Подумайте сами: лишь немногие попрошайки становились адвокатами или брокерами, но сколько же брокеров или адвокатов стали попрошайками.
Ну, это родителям Кристофера показалось разумным. Всё равно их утомило высокомерное поведение сына, как и все те драки, в которых он участвовал. И они подумали, что попрошайничать — это то, что ему нужно. Так что они препоручили Кристофера попрошайке, благословив, продали дом и уехали.
Кристофера не очень обрадовался тому, как всё обернулось, но что он мог сделать! Работу найти было нелегко, а попрошайка, конечно же, будет его кормить.
Они вместе вышли на дорогу и отправились в путь. Когда они вышли на развилку, попрошайка обернулся к нему и сказал:
— Ну, Кристофер, посмотрим, как ты будешь просить милостыню. О, но я забыл! Для начала ты должен выглядеть как попрошайка.
И Кристоферу пришлось лечь в пыль и кататься до тех пор, пока одежда его не испачкалась, а золото его волос потускнело. Тогда попрошайка спрятался за анисовый куст.
Первым по дороге прошёл лучший друг Кристофера.
— Джим, — сказал Кристофер и с уверенностью подошёл к нему, — Джимми, дружище, я теперь работаю попрошайкой. Как насчёт пары лишних монет?
Но к великому удивлению Кристофера его друг одарил его лишь хмурым взглядом и прошёл мимо.
Второй по дороге шла девушка, которая громче прочих вздыхала по Кристоферу.
— Дебби, — сказал Кристофер, вложив в это всё своё обаяние, — я начинаю захватывающую карьеру попрошайки. Подкинешь пару монет на удачу?
Дебби только поморщила нос, как от неприятного запаха, и пошла своим путём.
Третьим по дороге шёл юноша, который устал просто вздыхать по Кристоферу и однажды позвал его на свидание. Королём он не был, так что ему просто дали в зубы в ответ.
— Алекс, — скромно сказал Кристофер, — я теперь попрошайка. Дашь немного мелочи?
Что ж, не то, чтобы Алекс обрадовался встрече, но отвращения не испытал. Он достал монетку из кармана и протянул Кристоферу.
— Удачи, — сказал он и ушёл.
Попрошайка вышел из-за куста.
— Одна монетка за утро? — заметил он, пряча её в карман. — Не впечатляет. Видимо, ты не способен попрошайничать.
Вдвоём они вышли на дорогу и побрели к дому попрошайки.
На своём пути они встретили апельсиновые рощи. Кристофер в жизни не видел таких роскошных апельсинов. Он спросил:
— Кому принадлежат эти рощи?
— Ими владеет Король Клёст, — громко ответил попрошайка, прибавив шаг. Кристофер пошёл быстрее, чтобы не отставать. — Эти рощи, и следующие, и те, что за ними.
Через некоторое время они подошли к процветающему городу. Кристофер никогда не видел таких чистых и уютных домов. И он спросил:
— Кому принадлежит этот город?
— Им владеет Король Клёст! — вскричал попрошайка и бросился бежать. И Кристофер побежал за ним, чтобы не отстать. — И этот город, и следующий, и тот, что за ним.
Они подошли к опушке леса, который протянулся с одного конца света до другого. Кристофер, которому никогда леса не нравились, спросил:
— Кому принадлежит этот лес?
— Им владеет Король Клёст, — взревел попрошайка. — Может этот лес где-то и кончается, но никто точно не знает, где.
И с этими словами он подхватил Кристофера под руку и помчался в лес, словно на свадьбу опаздывал.
Кристофера увлекали всё глубже, и глубже, а потом ещё глубже в лес. Когда попрошайка наконец отпустил его, они уже стояли перед хижиной, затерянной среди деревьев. Стены заросли мхом, поганки облепили крышу. В окнах не было стёкол, только паутина.
— Кому принадлежит эта хижина? — грустно спросил Кристофер, уже догадываясь об ответе.
— Мне, — ответил попрошайка, — а теперь и тебе.
— Есть ли какая-нибудь еда? — поинтересовался Кристофер, проследовав за ним внутрь.
— Какая-нибудь еда! — засмеялся в темноте попрошайка. — На ту монетку, которую ты заработал? Нет, дружок, здесь тебя ждёт работа.
Он зажёг свечной огарок. Кристофер увидел, что хижина полна цветов. Огромные кучи цветов в белых пластиковых корзинках. Всё, что растёт в садах, полях и на обочинах.
— Раз уж попрошайка из тебя так себе, — продолжил попрошайка, — посмотрим, как ты справишься с составлением букетов. Тогда тебе будет что продать на рынке.
— С составлением букетов? — фыркнул Кристофер. — Даже не думай. Я нарублю дров. Или поохочусь. Или что угодно. Цветы — это женское дело.
— Женское дело? — от ужасного крика попрошайки сотряслись стены. Он закатил рукав и показал Кристоферу свой правый бицепс, вполне впечатляющий. — А это тоже по-женски выглядит?
Затем он врезал Кристоферу по зубам, отчего того пролетел через всю комнату.
— А теперь за работу! — заревел попрошайка. — И уж постарайся, чтобы твои букеты были изящными, утончёнными и чтоб цены им не было.
И он дал Кристоферу несколько плетёных корзинок в форме кроликов и уточек. Кристофер принялся за дело со всем прилежанием.
На следующее утро его с букетами отослали на рынок. Он был слишком неловок, продавая их, и дело не пошло. На самом деле, он продал только один — богатому пожилому господину, который колебался, пока Кристофер, отчаянно желая продать хоть что-то, не улыбнулся и не заговорил с ним.
День прошёл, и, когда рынок закрылся, Кристофер стал складывать товары, и в этот момент мимо прошёл здоровяк в каске и грязной рабочей одежде. Он был очень пьян. Когда он увидел товары Кристофера, он засюсюкал: «Глянь-ка! Мальчик-цветочек! Разве он не самое миленькое создание на свете?» Он загоготал, как будто смешней его шутки не было ничего. А потом он свалил все букеты на землю и растоптал их.
Кристофер пытался остановить его, но был настолько обескуражен, что здоровяк схватил и его, отшвырнул его и избил. Кристофер хромая поплёлся в дом попрошайки без цветов и лишь с одной монеткой в кармане.
— Я смотрю, продавать цветы — это слишком сложно для тебя, — заметил попрошайка. — Ну, ты себя не чувствуй полным неудачником. Могу тебя обрадовать: я раздобыл для тебя место в королевском замке. Ты будешь уборщицей.
Кристофер был слишком уставшим и разбитым, чтобы задавать вопросы, не было ли случайно вакансии конюха или охранника. Вместо этого он укрылся в углу и мгновенно уснул.
Поутру он пришёл в замок. Ему поручили драить полы, а так как замок был огромным, то полов там было предостаточно. Все другие уборщицы были крупными мощными женщинами за пятьдесят. Они были возмущены тем, что Кристофер оказался среди них..
— И не стыдно?! — спрашивали они, кругом обступив его, каждая при этом стояла уперев огромные красные кулаки в бока. — Увалень такой, а делаешь женскую работу. Найди-ка ты занятие для мужчины.
Они пнули ведро Кристофера, набросали комков пыли туда, где он только что помыл. В общем, коллеги они оказались так себе. Единственным приятным человеком был кондитер, который из симпатии к Кристоферу и угостил его профитролями и капучино на перерыве. Он всячески поддерживал Кристофера.
— Не позволяй им подрезать твои крылья, — сказал он Кристоферу. — Хочешь быть уборщицей, дорогуша? Так иди туда и будь ею. Или прачкой. Или дояркой. Иди и делай.
Кристофер был очень благодарен ему за доброту.
Итак, с поддержкой кондитера Кристофер смог продолжить работу. Он работал каждый день бок о бок с другими уборщицами, намывая полы разных комнат. Вечером он забирал заработанные деньги и объедки домой в хижину попрошайки. Он не мог не упрекать себя: «Какой я был дурак, что отверг Короля Клёста», — жаловался он, идя через лес. «Жил бы сейчас в замке, а не мыл там полы, и возвращался бы домой по вечерам к тому, кому нравлюсь, а не к этому попрошайке, от которого и слова доброго не дождёшься». Но ничего тут уже было не поделать.
Однажды утром, когда Кристофер был в замке, ему сказали, что вечером намечается грандиозный бал, а так как другие уборщицы уже были при делах, ему придётся самому до блеска натирать весь чёрно-белый мраморный пол в бальной зале. Он немедленно приступил к работе, но бальная зала была такая огромная, что казалось, будто он никогда не сумеет вычистить её. Кондитер, поглощённый работой на кухне, не мог развлекать его закусками и сплетнями, и Кристофер совсем потерял ход времени. Когда же он наконец закончил натирать последний белый квадрат в самом дальнем углу залы, люстры вдруг зажглись, великолепные арочные двери залы отворились, и гости стали прибывать.
Прелестнейшие женщины в переливающихся одеждах входили рука об руку, и красивые мужчины в смокингах целовали друг друга в знак приветствия. Красивые женщины в смокингах целовали друг друга в знак приветствия, и прелестнейшие мужчины в переливающихся одеждах входили рука об руку. Все они были рады видеть друг друга, и восторженный смех вспыхивал и угасал. Играли музыканты, и мимо проносились высокие и узкие бокалы шампанского. Кристофер стоял в углу, наблюдал и мечтал присоединиться к ним. К своему огорчению в одном из гостей он узнал Алекса — Алекса, которого Кристофер ударил. Алекса, который дал попрошайке-Кристоферу монетку. Алекса, который, кажется, был тут почётным гостем, которого все обнимали, целовали и сердечно приветствовали. И вот появился король.
О, каким же красавцем он был в шёлке и бархате и с золотой короной на голове! Но красота уступала его благородству, а благородство — добродушию. Прошло мгновение и ещё не началось второе, как Кристофер впал в уныние. «Я бы отдал что угодно, — тоскливо подумал он, — лишь бы быть гостем этого короля». В ту же секунду король повернулся к нему, и Кристофер увидел, что это был не кто иной, как Король Клёст. Больше всего на свете Кристофер желал поднять одну из тех чёрных мраморных плит и провалиться под неё со всеми своими лохмотьями, грязными волосами и ладонями поломойки. Но было слишком поздно — Король Клёст уже увидел его и шёл к нему через всю залу. Король протянул руки и улыбнулся.
— Не бойся, — сказал Король, взяв ладони Кристофера в свои. — Я тот попрошайка, к которому ты пошёл в ученики. Я тот джентльмен, что купил твои цветы. Я тот работяга, что растоптал их. Я кондитер, который подбадривал тебя, когда никто другой не хотел тебе и доброго слова сказать. Я поступил так, потому что я люблю тебя и потому что я видел, как много тебе нужно узнать, прежде чем ты выйдешь из шкафа.
Кристофер не мог смотреть ему в глаза.
— Я был трусом и рабом страха всю мою жизнь, — тихо сказал Кристофер. — Наверное, лачуга в лесу — это лучшее место для таких, как я.
— Мой дорогой друг, — рассмеялся Король Клёст, опустив руки на плечи Кристофера, — ты поступил ко мне в ученики, и твоё обучение только началось.
И Король вывел Кристофера в залу, чтобы познакомить с другими гостями.

Вопрос: прочитала!

1. +1		6	(100%)
Всего:		6

@темы: Traditional Stories Retold for Gay Men

---

решительно буду писать и мелочёвку тоже

в рамках этого отправила на фикбук маленький и очень ниачёмный драббл, теперь надо дописать что-нибудь мелкое (или допереводить, скажем, фик про Манвэ).