от нуля до восьмидесяти парашютов
Вторая глава, где новый протектор больницы вступает в должность, Робер Эпине получает письмо, а Айрис Окделл отправляется в путь и слушает радио.
авторы: Hahnenfeder и Yves_, а также спасибо Юре за советы
название: Проект «Одинокий»
фэндом: ОЭ
персонажи: канонные
пейринг:канонный основной — алвадик, но также и разные другие, в том числе могущие сквикнуть
жанр: ау, немножко антиутопия, детектив
тип: слэш
рейтинг: R
статус: WIP
саммари, оно же комментарии: условная середина двадцатого века, Талиг как сверхдержава, которая зашугала остальные страны, Лионель как диктатор. магия из мира никуда не делась, но не торопится обнаруживать себя. а, и ещё есть странноватая психушка, в которой заперт Ричард Окделл и которой руководит Август Штанцлер.
продолжение по тэгу.
Пролог, ок. 150 словПролог: Оллария, Больница Св. Октавии
Коридор казался бесконечным. Он вытягивался змеёй и сужался при каждой попытке выпрямиться или вздохнуть поглубже. Пахло медикаментами, резкий запах стерильной чистоты операционных кружил голову, и без того тяжёлую. Больница звалась именем святой Октавии, раньше на её месте стоял женский монастырь, куда уходили только овдовевшие или очень набожные аристократки.
Одинокий выпрямлялся и глубоко дышал, назло коридору, больничный запах не так уж сильно мешал думать о том, что скоро и эта больница, проклятое место, догниёт до самой сердцевины и провалится в тартарары, как это случилось уже с монастырём. Канет в глубину времён, за двадцать сотен Изломов и даже память о ней покроется плесенью, а потом рассыплется пеплом. Но, впрочем, это не будет так важно в скором, совсем скором (по меркам Одинокого, конечно, а не людей в белых халатах) времени — ведь жизнь продолжится и уцелеет великое государство Талиг.
Одна из лампочек мигнула — и погасла, Одинокий остановился на мгновение, но его мягко подтолкнули под локоть.
1. «Le Mat» (Дурак), ок. 2700 слов1. «Le Mat»
Оллария, казино барона Капуль-Гизайля
Вентиляция в казино была отменная, и всё же Людвиг задыхался. Зачем он вообще пошёл в это казино, куда собираются сплошные блюдолизы и маршальские прихвостни? Или как там теперь положено называть маршала Савиньяка? Верховный Протектор? Отвратительно, но многие пришли в такой восторг от этого нелепого титула… И он, Людвиг Килеан-ур-Ломбах, сидит среди этих ничтожеств, которые превозносят до небес изобретательность маршала Ли…
Конечно, сюда можно было прийти только ради очаровательной хозяйки, чья красота искупает ничтожность её мужа, её казино и её гостей. И конечно, сидящего напротив Килеана противника назвать ничтожеством было никак нельзя, даже про себя. Но в остальном… в остальном казино служило примером мерзейшего раболепства. Только посмотрите на эти лица — они же только и делают, что морщатся в улыбке. Не лица — рожи!
Людвиг с отвращением глянул на столпившихся вокруг столика любителей драматических зрелищ. Ждут, пока он проиграется в пух и прах, чтоб потом неделю об этом судачить. И даже Марианна… даже она здесь.
Игра с самого начала не заладилась. Сначала шли дурные карты, потом Людвиг просто устал держать удар — а как не устать, когда думаешь не только об игре, но и о том, как бы получше парировать оскорбительные замечания противника, да ещё не даёт покоя очаровательная Марианна?.. Сначала Людвиг расстался со всеми деньгами, которые имел при себе, затем в ход пошли кольца, портсигар, часы, дорогущее вечное перо, галстучная булавка, запонки, даже шляпа… Людвиг хотел отыграться — и не мог, но и уйти он не мог! Унижение было бы невыносимым. А потому он играл, играл, играл, подумывая, если сейчас проиграет (шляпу с золотой пряжкой, украшенной изумрудами) поставить автомобиль, который купил какую-то неделю назад. И непременно отыграться.
— Ваш ход, граф. — Противник зевнул раз в третий за последние восемь минут. — Или вы мне предлагаете заснуть прямо на карточном столе?
— Прошу прощения, герцог, — холодно ответил Людвиг, сосредоточившись на картах. Неудивительно, что он задумался о чём-то далёком от игры — с такими картами!.. Проигрывать ему было уже практически нечего, но игра продолжалась, и нужно было ходить. Хоть чем-то. Король Молний поможет ненадолго оттянуть неизбежное.
Алву этот ход только насмешил. Пришлось потерпеть презрительный взгляд и язвительный комментарий — и Марианна едва заметно улыбнулась в ответ на эти слова. Людвиг вздохнул. Поговаривали, что герцог Кэналлоа за последний год стал невыносим, но он и раньше-то подарком не был, так что разницы не заметно.
— Граф! Очнитесь же! Я предлагаю вам сдаться. Это, знаете, лучше, чем уйти без, скажем, штанов.
Людвиг почувствовал, что краснеет. Адва был не только нагл, но и бесстыден. Пусть здесь казино — место само по себе бесстыдное, но всё же здесь дамы. И не стоит при них такое говорить!
— Я могу…
— Можете-можете, граф. Но сначала проиграйте мне вашу очаровательную шляпу. Вам её прислали из Гайифы?
Теперь наступила очередь козырей, которые ушли один за одним. Алва откровенно забавлялся, остальные глупо смеялись над его шутками, даже Марианна. Почему женщины так несправедливы? Почему ценят военные успехи и смазливую внешность выше благородства и доброго сердца? Впрочем, военные успехи Алвы в далёком прошлом. Этот так называемый «Верховный Протектор» его и близко к армии не пустит. Даже удивительно, что ненужный патент на руководство больницей Святой Октавии маршал Ли вручил ему, Людвигу («или Ги Ариго — вы уж сами разберитесь»), а не своему бывшему приятелю. Ведь по всей столице шептались, что больница Святой Октавии — пропащее место, ещё при Дораке пропащим было, и уж если кого туда отправят, тому успешной карьеры не видать. Да ещё поговаривали, что засевший там как паук в паутине Август Штанцлер сжирает каждого, кто только на порог сунется. И всем известно, как маршал Ли с недавних пор относится к Алве…
— Простите, граф. Бита.
— Леворукий и все его кошки! — не сдержался Людвиг, да и кто его осудит!
— Ну-ну, — снисходительный подлец, — здесь дамы, граф.
— Чего вы хотите?! Мне больше нечего поставить!
— Во-первых, граф, — он ещё и потягивается! — На парковке я заметил ваш новый автомобиль.
Алва сделал многозначительную паузу, внимательно наблюдая за реакцией Людвига. Мерзавцы вокруг стола примолкли от любопытства. Проклятый Алва!
— А во-вторых, — о, Создатель, есть же ещё и «во-вторых», остаётся надеяться, что не будет «в-третьих», — вы ещё не вписали ничьё имя в патент на больницу Святой Октавии?
— Что? — ахнул Людвиг, недоумевая, откуда Алве знать о патенте.
— Вы потеряли деньги и… всё остальное, но не слух. На слух мы не играли.
— Вам нужен…
— Да бросьте, граф, кому он вообще нужен.
— Так…
— Но это то, что у вас ещё есть, не считая машины, счёта в банке, дома в Олларии, а также фамильного имения, где бы оно ни было.
— А…
— В общем, если не хотите уйти отсюда пешком, но при этом всё ещё надеетесь отыграться, ставьте патент.
Людвиг едва не закричал: «Да забирайте!», но вовремя сдержался и, сохранив достоинство, вытащил из кармана пиджака документ. Ни он, ни Ги в самом деле так и не решились пока вписать туда своё имя. И кто знает, что удерживало их — слухи о Штанцлере или бесперспективность этой службы?
— Пожалуйста, — пожал плечами Людвиг. — Вы же ставите…
— Вашу шляпу. Боюсь, она мне не будет к лицу, да и изумруды я не люблю. Они, знаете ли, укрепляют целомудрие.
Вокруг стола снова захихикали, а Марианна… Марианна улыбнулась так ослепительно, что Людвиг только стиснул зубы.
****
Оллария, дворец Верховного Протектора Талига
— У меня сообщение от графа Килеана-ур-Ломбаха, господин Верховный Протектор.
— Докладывайте.
Лионель отвернулся от окна, выключил радио и встретился взглядом с Селиной Арамоной. Белокурая, нежная, очаровательная, она слишком старалась, слишком усердствовала. Она была единственной, кто ни разу не ошибся и не назвал его маршалом с тех пор, как он взял себе титул Верховного Протектора, она вообще не путалась в званиях и наспех изобретённых церемониях, она держала документы в идеальном порядке, до сих пор не забыла ни об одном поручении, не строила глазки ни шефу, ни посетителям и вообще была идеальной секретаршей. Лионель понял бы причины такого поведения, если бы девица Арамона была страшилищем вроде своей матушки или хотя бы просто дурнушкой, но она была белокурой и нежной, и такая старательность решительно не вязалась с её внешностью.
— Граф сообщает, что по причинам личного характера не может принять должность протектора больницы Святой Октавии.
— По личным причинам? — Этого слизняка удобней было бы расстрелять за какое-нибудь можно даже выдуманное преступление, но предложенная ему должность была практически равносильна расстрелу. С карьерной точки зрения, да и не только — если вспомнить делишки Штанцлера.
К удивлению Лионеля девица Арамона еле заметно улыбнулась:
— Граф приносит свои извинения, однако он, проиграл патент на больницу в карты.
Кто же захотел выиграть такую драгоценность? Какой-нибудь ярый фанатик самой Святой Октавии или поклонник милой королевы Катари, которая некогда учредила эту больницу — а потому по всем стенам там висят её портреты, чередующиеся, впрочем, время от времени с иконами Октавии. Килеана теперь стоит помиловать хотя бы ради того, чтобы выслушать, как он умудрился кого-то убедить, что эта больница — хорошее место службы, и не просто хорошее, а такое, ради которого стоит рисковать в карты. Впрочем, этого слабоумного, кем бы он ни был, самого стоило бы тогда запереть в Святой Октавии, причём в качестве пациента.
— И кто теперь владеет патентом?
— Бывший первый маршал Талига Рокэ Алва.
— Ясно. — Изумления своего Лионель не выдал. Хотя девица Арамона его бы и не заметила, а если бы заметила, мгновенно бы забыла, ведь удивление — чувство, к работе никак не относящееся. — Свяжитесь с Рокэ Алвой и выясните, вписал он своё имя в патент или нет.
— Да, господин Верховный Протектор.
Впрочем, Лионель и не сомневался, что вписал. Алва редко дважды о чём-то думает — вот и сейчас: пришла ему в голову блажь поиздеваться то ли над болваном Килеаном, то ли над самим Лионелем — и менять решение он, конечно, не станет.
Всё, что было связано с Алвой начиналось со слов «всегда»-«никогда», «несомненно»-«безусловно». Например, Алва всегда прям на словах и на деле, а первое со вторым у него никогда не расходится. Он несомненно и безусловно честен. И невероятно — вот, ещё «невероятно» — не к месту сейчас, когда требуется дипломатия и хитрость. Конечно, Алва может быть и дипломатом, и хитрецом, но все его хитрости имеют успех только потому, что он очаровывает простаков и покоряет своей наглостью умников, а от его дипломатии неизменно остаётся чувство, что тебя… Впрочем, зачем грубости? Лионель поймал себя на улыбке — и тотчас же помрачнел, потому что нахлынули все чувства, сомнения, все размышления, которые мучили его в отношении Алвы. А сомнений этих в последние дни было слишком много.
В любом случае, Алва не к месту. Пускай отправляется в больницу Святой Октавии, пускай сидит там безвылазно или вовсе там не появляется — кому есть дело до этой больницы, кроме Штанцлера и кучки санитаров? Едва ли Алва станет вмешиваться в дела Штанцлера. Они ведь никак не связаны с вином, гитарой, поклонницами, которых можно трахать, не разбираясь, хороши они с виду или так себе. А именно это составляло в последнее время круг интересов Рокэ Алвы. После того как он, Лионель, отобрал у него войну. Только в этом Рокэ сам виноват — мог бы более явно поддержать старого друга, а не разводить софистику. На войне и в политике сомнениям не место. Или ты «за», или «против» — и пусть будет благодарен, что его не казнили или не услали прочь из страны.
Лионель потёр переносицу, вспоминая разговор с Алвой сразу после переворота.
— Регент-протектор? Хорошее звание, а, Росио?
— Лживое звание, Ли. Честней было бы убрать к кошкам «регента» и оставить «протектора» в одиночестве. Ну, или украсить его каким-нибудь цветистым эпитетом. «Верховный», а?
И так было каждый раз — Алва ни словом, ни жестом не выдал своих сомнений на людях и потому остался жив. Но наедине он изводил друга иронией, которая от встречи к встрече становилась всё более едкой, всё менее выносимой. Пусть, пусть отправляется в Святую Октавию. Будет уже третьим протектором. Штанцлер делает всё, чтобы они там не задерживались. Чтобы там никто не задерживался — только кучка верных ему людей, во главе с папашей девицы Арамоны, кучка людей, которые знают о секретном проекте, который начал ещё Дорак, а он, Лионель, не стал останавливать.
Пусть отправляется в Святую Октавию — и там им займётся Август Штанцлер.
****
Окна не пропускали свет, но Дик знал, когда наступало утро: на рассвете лампочки светили тускло, но часам к восьми их включали на полную мощность и в комнате становилось светло как днём. И тогда Дик просыпался. Вскоре приходил кто-нибудь из санитаров и отводил на завтрак. К этому времени уже нужно было умыться, переодеться из пижамы в дневную одежду и застелить постель. Эр Август считал, что во всём должен быть порядок, и Дик не хотел разочаровывать его. Хотя будь его, Дика, воля, он спал бы до полудня и бодрствовал бы ночами. Но после смерти отца никто так не пёкся о Ричарде, как эр Август, никто так не был внимателен и по-отечески строг, никому, по сути, и дела не было до того, жив или мёртв наследник Окделлов. Даже то, что его держали в этой больнице, было, на самом деле, проявлением заботы. Там, за стенами Святой Октавии, — слишком много врагов, слишком много тех, кто желает Ричарду Окделлу смерти. Эр Август так говорил, а кому ещё верить? Все остальные как будто забыли о его существовании.
Несмотря на то, что Дик не покидал стен больницы, он хорошо знал, что происходит в стране. Он знал, что всем заправляет Лионель Савиньяк со своим ручным вороном, бывшим Первым Маршалом Рокэ Алвой. Он знал, что титулы, с тех пор как Лионель пришёл к власти, стали лишь прибавкой к именам — дворяне потеряли власть над своими землями, как Люди Чести, так и «навозники». Король и королева стали заложниками, от их имени отдавались жестокие приказы зарвавшегося военного, забывшего присягу. Дик чувствовал своё родство с королевой, прекрасной и нежной в своей красоте, несчастной пленницей Катариной. Дик знал, насколько она прекрасна, нежна и печальна: он видел её портреты, они висели в коридорах и приёмной больницы, а один он даже выпросил себе в палату. И теперь она всегда смотрела на него, нежный гиацинт, чью бледность белые стены только подчёркивали. Эр Август обещал, что как только сможет выпустить Дика, тот спасёт Катарину из лап Савиньяка и Алвы. Дик так ждал этого дня, что не раз представлял себе сцену спасения. Как он убьёт Алву и отдаст под трибунал Савиньяка, а потом помчится к покоям, сломает дверцу золочёной клетки, а Она упадёт без чувств, он же поймает Её и вынесет из темницы. А король… это Ричард обдумать не успевал.
Умывшись, переодевшись и застелив постель, Дик, как обычно, сел на стуле возле постели и стал ждать санитара, гадая, кто же явится сегодня. Больше всего ему нравились Герман и Паоло. Герман когда-то был священником, но — как и сам Дик — пострадал от прихода к власти Савиньяка, и это сближало пациента (пусть и мнимого) и санитара. Паоло же, хоть и был родом с Кэналлоа, был, как поговаривали, бывшим пациентом и относился к Дику очень дружелюбно, хотя и без конца подтрунивал над его исполнительностью. Остальные санитары были то грубы, то безразличны, а хуже всех, конечно, Арамона. Он, к счастью, был главным санитаром и редко лично провожал пациентов.
В дверь постучали. Не аккуратно и быстро, как обычно Герман, и не выстукивая какой-нибудь ритм, как делал Паоло, а потому Дик немного приуныл, но как обычно отозвался:
— Входите.
Дверь отъехала в сторону, и вошёл Август Штанцлер. Дик вскочил со стула. Эр Август никогда не заглядывал к нему в такую рань! Что-то случилось? Или…
— Доброе утро, эр…
— Доброе, Дикон, доброе. Хотя, наверное, это утро я бы не торопился называть добрым.
Точно что-то случилось. Что-то ужасное.
— Но…
Эр Август выглядел уставшим и обеспокоенным. Под глазами у него залегли круги, и на стул он опустился с заметным облегчением. Неужели, он заболел и теперь уедет лечиться, а к Дику приставят кого-то другого?
— Ты тоже сядь, Дикон. Разговор будет длинным.
— Хорошо.
Правила запрещали сидеть днём на постели, но единственный стул занял эр Август, и Дик неуверенно опустился на самый краешек кровати.
— И я бы предпочёл провести его после завтрака, но, к сожалению, после завтрака уже будет поздно.
— Я слушаю вас, — испуганно сказал Дик, молясь святой покровительнице больницы, чтобы дело было не в болезни эра Августа. В чём угодно, только не в этом!
— Как ты знаешь, господин Манрик не так давно отказался от должности протектора этой больницы.
— Да, я помню это.
— Несколько дней назад мне сообщили, что освободившееся место займут либо Ги Ариго…
— Брат королевы?! — выпалил Дик, забывшись.
— Да, он, — сухо кивнул эр Август, очевидно недовольный тем, что его перебили. — Либо Людвиг Килеан-ур-Ломбах. Оба люди вполне достойные и уважаемые, оба, что немаловажно, знающие о твоём бедственном положении и сочувствующие… тайно, конечно… тебе. Я успел даже переговорить с Килеаном. И, признаться, возлагал большие надежды на его руководство больницей. Но всё повернулось не так, как я хотел… всё повернулось хуже некуда.
Возможно, так оно и было — и конечно так оно было! Дик не сомневался в словах эра Августа, но ему было всё равно! Пусть приезжает хоть сам Леворукий, главное, что эр Август останется здесь, главное, что он не болен, что Савиньяк не узнал о том, как Штанцлер защищает герцога Окделла и не выгнал его… или того хуже — не велел казнить. Остальное не имело значения.
— Как же всё повернулось, эр Август?
— Килеан… хороший человек, но очень мягкий и склонный поддаваться чувствам. Он хотел произвести впечатление на одну женщину… которую я, кстати, не считаю достойной, но любовь слепа. И желая произвести на неё впечатление, он ввязался в карточную игру с Вороном. И проиграл почти всё, в том числе и патент на больницу. Я надеялся, что маршал… то есть Верховный Протектор вмешается, однако тот только посмеялся над этой историей как над весёлым анекдотом. Ему только на руку, что его ближайший соратник… его ручной ворон будет присматривать за больницей, а значит — за тобой.
Дик медленно кивнул. Конечно, могло произойти что-то пострашней, но и здесь хорошего было мало. Дик помнил, что именно Ворон убил Эгмонта Окделла семь лет назад, что именно Ворон потом был верным слугой Дорака, что после смерти Дорака Ворон, не моргнув глазом, присягнул новой власти. И теперь этот человек окажется здесь, в одном здании с Диком! И судьба Дика окажется в его руках. Понятно, почему эр Август так обеспокоен.
— Он прибудет к завтраку, Дик. И, я полагаю, будет присутствовать на нём. Во всяком случае, поначалу, пока ему всё здесь в новинку и любопытство пересиливает скуку. Потом-то — и я на это очень надеюсь — он забросит больницу, и ты будешь в безопасности.
Дик снова кинул, а эр Август продолжил:
— Есть кое-что о Вороне, что тебе необходимо знать. Ему интересны только война и, когда нет войны, женщины. Ещё он любит унижать окружающих. В последнее время он сильно сдал и много пьёт и скучает без войны. Подозреваю, что и сюда-то он явился, чтобы хоть как-то развеять скуку.
— Выходит, нам нужно будет просто переждать, да?
— Верно, — эр Август тяжело вздохнул. — Просто переждать, но поверь, Дик, это будет не так уж просто.
2. «La Roue de Fortune» (Колесо Фортуны), ок. 3800 слов2. «La Roue de Fortune»
Оллария, больница Святой Октавии
В столовой — единственной комнате, из тех, где ему разрешалось бывать, — окна не замазали. И обычно Дик не сводил глаз с неба — иногда ясного, нежно-голубого, иногда пасмурного. Небо да ещё ветки деревьев — вот и всё, что можно было увидеть из окон столовой, но сегодня Дик не отрываясь смотрел на того, кто обедал за центральным столом. Этот человек сидел по правую руку от эра Августа за длинным дубовым столом, который когда-то — по словам эра Августа — подарил больнице король Фердинанд.
Столы наиболее спокойных пациентов располагались ближе всего к столу персонала, а потому Дик мог легко разглядеть каждую деталь облика нового протектора. И он не хотел упустить ни единой детали — уже завтра и Алва, и эр Август будут есть отдельно от пациентов, сегодняшний день был традиционным исключением — совместный завтрак использовался для того, чтобы представить нового протектора пациентам, врачам и санитарам.
Человек справа от эра Августа поднял бокал с тёмным вином, рассматривая его на свет. Чёрный шёлк рубашки под чёрным же пиджаком, чёрные волосы, не по-мужски длинные, почти до плеч, и белая кожа. Дик заворожённо смотрел на серебряные запонки, инкрустированные сапфирами, на кольца, украшавшие тонкие пальцы. Заворожённость его смешивалась с удивлением и даже смутной обидой. Как он может быть таким изящным, таким собранным и одновременно по-королевски небрежным? Он, Ворон, кровный враг Ричарда Окделла, убийца отца, мятежник, предатель! Ричард зажмурился, потом открыл глаза и посмотрел на портрет Её Величества, ища поддержки. Мягкая улыбка, освещавшая лицо королевы, на мгновение ободрила, но потом Дик снова посмотрел на Алву и вернулась обида. Как черты его лица — такие тонкие! — могут быть одновременно прекрасными и отталкивающими? Алва поднёс бокал к губам, но прежде чем пригубить взглянул на Дика. Глаза его были сапфировой синевы. Эр Август говорил, что Алва много пьёт и уже почти спился, но разве так выглядят пьяницы? Вот Арамона на пьяницу похож — толстый, красноносый, а Алва… У Дика закружилась голова, почему-то стало трудно дышать.
Он не понимал, но хотел понять.
И не понимал.
Эр Август редко смотрел в сторону Дика в те немногие дни, когда ел вместе с пациентами. Это было для их общей безопасности, конечно, но сейчас Дику очень захотелось, чтобы его друг — его единственный друг здесь, его единственный друг — взглянул на него, пусть хотя бы на одно мгновение, пусть без улыбки или кивка. Просто взглянул. Но вместо эра Августа на него смотрел Алва.
Дик опустил глаза, сделав вид, что не заметил этого взгляда. Дышать стало легче, хотя голова всё ещё кружилась, в внутри всё неприятно сжималось — как будто от страха, но страха Дик не чувствовал.
Даже не видя Алву, он знал, что тот здесь — сквозь приглушённый гул голосов врачей и тех немногих из пациентов, кто мог внятно разговаривать, до Дика доносился новый голос — с тягучими интонациями, негромкий — будто владельцу его лень говорить, а не то, что повышать голос — и в то же время слышный повсюду, всем. Дик предпочёл бы его не слышать! Почему никто из буйных не вздумает разораться или закатить истерику? Почему санитар Удо не включит радио, с которым он вечно носится? Почему, в конце концов, эр Август не перебьёт этого человека хотя бы на несколько минут?.. Но голос продолжал звучать — то с лёгкой насмешкой, то серьёзно, то чуть тише, то немного громче, но всегда будто бы обращаясь к нему, к Ричарду. Слов было не разобрать, оставался голос, больше похожий на музыку.
— Ричард?
Дик вздрогнул и уставился на Удо. Тот как всегда был бледен и хмур. Удо был из тех санитаров, кто явно недолюбливал Дика за что-то, а Дик не понимал, за что именно. Он как-то спросил об этом у эра Августа, но тот только пожал плечами и пустился рассуждать, что обслуживающий персонал часто ненавидит тех, кому служит, а потому Дику стоит меньше обращать внимание на отношение санитаров, особенно таких, как Удо, который, как известно, был из очень хорошей семьи и карьера его началась весьма успешно, но из-за слишком острого языка он потерял всё и был вынужден пойти работать в больницу.
Удо хмуро глянул на Дика и качнул головой. Уже пора… Завтрак прошёл, а он не съел ни крошки — тарелка была полна, а утренний шадди остыл.
— Вы закончили? Идёмте.
— Да, санитар. — Есть всё равно не хотелось. — Я готов.
Ричард поднялся, чтобы следовать за Удо, но не удержался: в последний раз взглянул на Алву и вздрогнул, потому что тот ответил на взгляд.
****
Оллария, больница Святой Октавии
Чинный завтрак в окружении слабоумных совсем не походил на ночное явление Алвы в больницу Святой Октавии, но тем смешней было вспоминать об этом явлении. Алва кивал в ответ на бессмысленные замечания Штанцлера, пил отвратительное вино, ловил на себе ошарашенные взгляды врачей. Пациенты оказались на удивление тихими, даже аутичными, впрочем, чего ещё ожидать от больницы, где заправляет тварь вроде Штанцлера, он наверняка из них по ночам кровь пьёт. Хотя нет, этой ночью его в больнице не было…
Алва снова усмехнулся и отыскал взглядом отца Бонифация. Его не так давно отправил в Святую Октавию лично Лионель. Достойный епископ выглядел так, словно и не выпил ночью столько отличного кэналлийского, что хватило бы пятерых свалить с ног, а потом запил это кэналлийское касерой, которой, по уверениям епископа, ему особенно не хватало в этом возмутительно трезвом заведении. Даже санитар Арамона не смог выдуть столько, хотя очень старался — когда ещё этому борову предоставится возможность пить не кислятину, которой травили персонал, а хорошее вино? Алва вздохнул, подавляя смех: при одном воспоминании о лице Арамоны этим, прямо скажем, очень ранним утром, таким ранним, что его правильнее было бы назвать ночью, хотелось смеяться, но довести до сердечного приступа Штанцлера не входило в планы, да и пациент за ближайшим столом — юный герцог Окделл — не сводил глаз с Алвы, будто призрака увидел, а его напугать Рокэ совсем не хотел.
Даже если бы Алва не ожидал увидеть здесь сына Эгмонта, он бы мгновенно узнал его в русоволосом юноше с рассеянным и каким-то потерянным взглядом. Среди совсем не упитанных пациентов (не считая Бонифация, конечно) он был, пожалуй, самым худым и таким бледным, будто не видел солнца уже много месяцев. Любопытно, что тут с ним делают? По словам Бонифация, жизнь в больнице не так уж и плоха. Конечно, на улицу их не пускают, для большинства запрещены даже прогулки по больничному двору, но голодом никого не морят, лекарствами не травят, не пытают и экспериментов не ставят. По словам Бонифация, у большинства пациентов есть окна в комнатах, а самым разумным даже позволено слушать радио в общей комнате.
Алва скривился от отвращения: ну и местечко! После этого даже пахать поле в Варасте покажется Рассветными Садами. Рокэ снова бросил взгляд на Окделла, тот сидел очень прямо и напряжённо. В девятнадцать лет, пусть даже часть этих лет ты провёл то заложником, то пациентом психушки, себя так не ведут. Нет, его определённо чем-то травят, а Бонифацию просто повезло — Лионель отправил его в Святую Октавию, чтобы вывести хоть немного вина из жил старого пьяницы, когда тот начал ызаргов ловить под каждым кустом в Варасте, а затем примчался в столицу с разоблачительными проповедями против распахивания новых земель на юге…
— Ваше ночное появление было неожиданным, — сдержанно заметил Штанцлер. До сих пор он избегал разговоров об этом. Наверное, собирался с мыслями. — Какова, собственно, была его цель?
Алва пожал плечами:
— Я знал, что здесь временно обитает мой старый приятель. А нигде в уставе нет ни строчки о том, что протектору нельзя приходить в больницу ночью.
— Однако пациентов беспокоить по ночам запрещено.
— Всего одного пациента. И его всё равно вот-вот выпишут.
— Количество бутылок…
— Да? — Алва удивлённо приподнял бровь и посмотрел на старого пройдоху в упор. Тот сразу выпрямился и пробормотал:
— Впрочем, ваши способности в этой области мне известны. Полагаю, всё вино выпили вы.
— С господином Арамоной, — уточнил Алва. — Что так же не запрещено.
— Конечно-конечно.
Арамоны за завтраком не было. Он или похмелялся у себя, или до сих пор спал. Любой другой санитар побоялся бы так вести себя, но Арамону Алва ночью заверил, что тот может утром спать хоть до обеда, Штанцлер его и пальцем не тронет. Правдой это, откровенно говоря, не было. Алва знать не знал, что предпримет Штанцлер, если старший санитар вдруг утром не явится на завтрак, но Арамона Алве не нравился, зато его ближайший помощник, Герман, казался куда более достойным места старшего санитара, а потому если бы Штанцлер вдруг решил бы выгнать Арамону, Алва бы только помахал вслед.
Алва снова глянул на Окделла. Тот так и сидел, глядя прямо перед собой и не замечая тарелку с утренней кашей. Впрочем, Алва на его месте тоже постарался бы не заметить эту отвратительную холодную субстанцию, только по ошибке считавшуюся съедобной. И всё-таки что с ним? Спрашивать у Штанцлера не стоило, значит надо или допросить Германа, или попытаться встретиться с самим Ричардом наедине. Если тот и не разговорится, так хоть по реакциям можно будет что-то понять.
Завтрак заканчивался, за спиной Окделла появился один из санитаров, чьё лицо было смутно знакомо Алве, и что-то сказал. Ричард поднялся как по команде, но прежде чем повернуться и уйти вслед за санитаром, ещё раз посмотрел на Алву. В серых глазах, под которыми залегли тени, на мгновение мелькнуло нечто осмысленное, но тут же погасло.
****
Алат, Сакаци, дом герцога Алатского
«…возвращайся как можно скорей, Ро! Твоя мать молит тебя об этом».
Почерк был её и конверт — из тех, которыми пользовалась только матушка. Письмо просто не могло быть подложным! Но смутное сомнение всё же мучило Робера.
Агарисского штемпеля на конверте не было, значит письмо пришло прямиком в Сакаци. О том, что они с Альдо и его бабкой уехали в Алат, знали немногие. И едва ли кто-то писал в Эпине, чтобы сообщить деду или матери Робера эту новость. Но почему тогда матушка не отправила телеграмму? Или не съездила в ближайший переговорный пункт? Раз уж знает адрес, значит может и телефон узнать… Если дело такое срочное… Робер вздохнул и снова перечитал письмо. Вопреки сомнениям, слова письма звучали у него в голове голосом матушки. Как бы проверить? Ни Альдо, ни Матильда не знают почерка матушки… И не позвонишь ведь! А всё дед с его ненавистью к телефонам. Робер вздохнул. В молодости Анри-Гийом не был таким ретроградом — именно он открыл первый в стране автомобильный завод. И когда о морисских автомобилях никто и не слышал, «Иноходец» уже выпускал прекрасные машины, причём не только легковые, но и грузовики, и даже пассажирские автобусы. Но телефоны дед не любил всегда, сколько его помнил Робер — всегда говорил, что телефоны и радио изобрели, чтоб шпионить и мозги пудрить.
Перечитывать письмо в третий раз смысла не было — вряд ли он вычитал бы что-то ещё. С кем бы посоветоваться?.. Альдо опять где-то пропадал, оставалась Матильда. И с ней бы Робер посоветовался с удовольствием — бабка Альдо, пусть и сохранила до сих пор порывистость, достойную юной девицы, всё же была рассудительна. Только какое ей дело до бед Эпинэ? Какое ей дело до того, что дом Робера уже давно стал для него чужим, и не было никакой надежды снова сделать его своим. И даже «Иноходец» был потерян из-за нелепых интриг родственников и безумия (или наивности) деда.
Робер мучился в одиночестве до самого вечера, то и дело доставая письмо и проглядывая неровные строчки, которые, увы, не могли сообщить ему больше, чем уже сообщили: дед на пороге смерти, мать в страшном волнении, надо ехать, и не откладывая. Матильда всё не появлялась — Робер узнал от слуг, что она занята организацией какого-то празднества, связанного с местными поверьями, и вспомнил, что его она тоже звала… но тогда как раз пришло письмо и он, Робер, её едва слушал. А теперь ещё недоволен, что Матильды нет здесь, чтоб его собственные жалобы выслушивать… кто бы говорил!
Впрочем, говоря откровенно, Робер бы поехал. Он скучал по дому, пусть и ставшему чужим, хотел видеть мать… нужно было только дождаться Альдо, а тот, кажется, и не заметил, что они переехали: пропадал днями и ночами где-то в притонах, просто теперь эти притоны были алатскими и, возможно, более провинциальными, но наркотики там были те же.
Когда уже совсем стемнело, и Робер приуныл окончательно, в дверь быстро постучали. Хорошо бы это была Матильда, но следом за стуком раздался голос Альдо:
— Робер! Открой! Это срочно!
Что ещё у него случилось? Закончились деньги? Матильда наконец выгнала его из дому? Хотя если бы выгнала, он бы уже в окно камешки кидал, а не в дверь ломился.
Альдо, взъерошенный и, как всегда в последнее время, неопрятно одетый, явился со вчерашними новостями об Агарисе: талигойские линкоры стали в пределах видимости из города.
— Конец пришёл Агарису, — ликовал Альдо. Глаза его нездорово блестели. Но в последнее время они так блестели почти всегда. — Талиг его разнесёт по камешку. А всё потому, что они нас выперли! Говорил я тебе: долго Агарис не простоит… мне… мне видения были!
— Прекращал бы ты по этим своим забегаловкам околачиваться, Матильда…
— Да ну тебя! Я с тобой говорю — будто с ней, наслушался! Я там новости слушаю, с людьми нужными говорю, а вы оба окопались здесь и не знаете ничего!
— Эту твою потрясающую новость я вчера два раза слышал, — мрачно возразил Робер, — один раз на талигойской правительственной волне, а второй — от Сузы-Музы.
— Это им возмездие, — Альдо, конечно, ни слова не услышал, — говорю тебе. Я видел… ну, в видении, как девушка бросала лилии… и это как будто гибель Агарису обещало. И так и вышло! Волны помнят!..
— Тебе-то откуда знать. — Робера беспокоили эти «видения», прекратить бы их, из-за проклятых галлюцинаций с Альдо разговаривать в последнее время невозможно стало.
— Потому что я Ракан, — заявил Альдо, — а значит, мне все стихии подвластны!
— Да ты только о волнах и рассуждаешь, — бесполезные попытки, но Робер не мог вот так бросить друга.
— Потому что волны помнят, — повторил Альдо, — и вот увидишь, я ещё сяду на трон, уничтожу узурпатора и…
— Какого из?
— Обоих! Всех! И проклятого Ворона вместе с ними! Предатель! Дважды, трижды предатель! Все Алва такие!
— Возможно. — Смысл был с ним спорить, но Робер не мог иначе. — Но он в столице и не…
— И мы будем! Надо только Матильду уломать. Поможешь?
Вот этим всегда разговоры и заканчивались: Альдо требовал ехать в Олларию немедленно, потом ныл, что Робер обязан уговорить Матильду на подобное самоубийство. Обычно Робер молчал, а потом переводил разговор на другую тему, но сегодня…
— Матушка пишет, что я должен вернуться в Эпинэ. — Робер и сам не понял, как эти слова вырвались у него.
— Что? В Эпинэ? При чём тут Эпинэ?
— Это мой дом.
— А… — Он потёр глаза, а потом внезапно хлопнул в ладоши. — Это не Оллария, конечно… но… но и не Сакаци, Робер! Что угодно, лишь бы вырваться отсюда! Мы поедем?
Альдо провёл рукой по волосам — этот жест всегда выдавал его нетерпение. А Робер уже жалел, что не сдержался и сказал о письме: теперь только и будет разговоров, что об отъезде, а ведь он даже не решил, подложное это письмо или нет.
****
Надор, где-то на дороге
В лёгком пальто было зябковато, и Айрис долго рылась в рюкзаке в поисках шарфа и зонтика. Начинал моросить дождь, а мимо время от времени проносились автомобили и даже один автобус, но дочка Эгмонта Окделла всё не решалась даже попытаться остановить одну из этих машин — и копалась и копалась в рюкзаке, хотя уже пора было признать, что и шарф, и зонт она в спешке забыла.
Побег из дома вышел не таким уж грандиозным, если посмотреть со стороны. Просто после очередной ссоры с матушкой, настаивавшей на молитвах за упокой души герцога Ричарда, Айрис убежала к себе в комнату, побросала в рюкзак кое-какие вещи, потом заглянула к матушке и взяла из ящика стола немного денег — немного, ведь она не воровка! — потом поцеловала непонимающих Эдит и Дейдри и через заднюю дверь вышла из дома.
Айрис часто представляла себе, как будет убегать. Как напишет прощальное письмо матушке, где подробно объяснит причины побега и попросит не волноваться о ней, как обойдёт весь дом, мысленно прощаясь и с ним, как накануне побега тщательно соберёт все нужные вещи, а потом — рано-рано утром, никем не замеченная — потихоньку ускользнёт. Не вышло ни тщательных сборов, ни долгого прощания. Да и потихоньку тоже не получилось. А всё матушка! Зачем каждый раз она заводит эти разговоры о смерти Дикона? Как она смеет?.. Брат не умер! Это всё слухи, помноженные на её отчаяние и её злость! Но если подумать — слухи эти никто никогда не подтверждал. Наверняка Ричард так и сидит заложником во дворце, пусть даже правитель сменился. И всего-то нужно съездить в столицу, записаться на аудиенцию к маршалу Савиньяку и задать ему прямой вопрос. И было бы лучше, если бы поехала матушка! Кто отказал бы в аудиенции герцогине Мирабелле? Но матушка и слышать об этом не хочет! Ей проще сидеть дома и рыдать, когда она думает, что её никто не видит. Проще пугать девочек бледным лицом, покрасневшими глазами, траурной одеждой и жуткими молитвами каждый день. А в чём провинились Эдит и Дейдри?..
Айрис швырнула рюкзак на землю. К Чужому и зонтик, и шарф! Тем более она согрелась, пока перетряхивала рюкзак. Нужно поскорей поймать попутку и мчаться уже подальше от Надора, а то с матушки станется отправить Наля на поиски… При мысли о кузене Айрис почувствовала лёгкий укол совести. Ведь именно на беднягу Наля обрушится матушкин гнев. Не на девочек же ей орать!.. Хотя Наль уже привык. С тех пор, как он приехал из столицы как протектор Надора, матушка срывалась на него постоянно, обвиняла во всём подряд, когда на самом деле она должна была благодарить его: кто знает, чего стоило нелепому кузену выбить себе эту должность, чтобы за Надором присматривал не чужак, а тот, кто здесь родился и вырос, кто приходился близкой роднёй Окделлам, кто, в конце концов, любил и герцогиню Мирабеллу, и Дикона, и саму Айрис, и младших девочек.
Так, попутка. И больше не отвлекаться на размышления и сожаления. Айрис растерянно посмотрела на руки, вспоминая жест, которым принято было останавливать машины. Как же нужно сделать? Выставить вперёд руку… На дороге показался грузовик. Айрис вздохнула и отчаянно замахала рукой. Выглядело не очень, не так, как в историях про отважных девушек в иллюстрированных журналах, которые привёз Наль из столицы. Но шофёр понял — не прошло и полуминуты, как грузовик съехал на обочину рядом с Айрис.
— Куда? — крикнул черноволосый усатый шофёр, опустив стекло.
— В, — сердце Айрис колотилось как ненормальное, — столицу.
Шофёр на маньяка не походил. Но в историях, которые печатали в журналах, именно такие всегда маньяками и оказывались.
— Забирайся.
— Правда? А вы не…
Он захохотал:
— Я не кто?.. Забирайся, забирайся. Не тебя первую подбрасываю. Отсюда девицы толпами в Олларию бегут.
— Я вооружена.
— Я понял.
Рюкзак поместился в ногах, такой он был маленький. И Айрис снова вздохнула о том, что побег получился совсем не таким, как ей представлялось.
— Я правда вооружена, — повторила она, когда усач-шофёр заводил машину. Где-то на дне рюкзака лежал фамильный пистолет, когда-то принадлежавший отцу. Разряженный — и вообще-то едва ли рабочий, но с виду весьма грозный.
— Да понял я. Не бойся. У меня дочка твоя ровесница. Не буду я тебя насиловать.
С полчаса они ехали молча. Айрис потихоньку успокаивалась, слушая равномерное тарахтение мотора и погромыхивание чего-то в кузове машины. С каждым пролетевшим мгновение она оказывалась всё ближе к столице, а потому стоило бы подумать о том, как добиться аудиенции у маршала Ли… или как там его теперь называют?.. Наль говорил… Айрис нахмурилась, пытаясь вспомнить, но тут шофёр включил радио.
— Он обычно во время новостей вклинивается, — сообщил он Айрис, подмигнув. — Правда, время каждый раз новое, чтоб не поймали.
— Кто? — спросила она, не чувствуя ни малейшего интереса. Как же теперь называют Лионеля Савиньяка?.. Она была дуррой, что плохо слушала рассказы Наля!
— Суза-Муза, — заговорщицким тоном ответил шофёр. Как будто Айрис знает, о чём он!
— Кто?.. — фыркнула Айрис, забыв о Савиньяке. А шофёр даже хлопнул по рулю от удивления:
— Вот правду говорят, что в Надоре совсем дремучие живут! Как же про Сузу-Музу не знать! Ну сейчас узнаешь.
По радио зазвучала торжественная музыка. Шофёр помычал, подпевая ей, а потом снова подмигнул растерянной Айрис. С другой стороны, решила она, такой недоумок вряд ли будет приставать. Вот и Наль говорит, что во всём надо хорошее искать…
— …волнения в провинции Эпинэ. На данный момент известны имена главных нарушителей порядка. Отряд, возглавляемый Симоном Люра, уже выехал в неспокойную провинцию. Продолжается освоение новых земель на юге страны. Сегодня наконец стали известны новости, которые привёз отец Бонифаций. Из прочих новостей: возрос приток в страну гоганских беженцев из Агариса. По словам Верховного Протектора, причин для беспокойства нет, однако талигойцам стоит проявлять бдительность.
Приятный женский голос смолк, снова заиграла торжественная музыка, а шофёр пояснил:
— Сейчас… он обычно после анонса появляется.
Музыка оборвалась довольно резко, словно кто-то прервал её, не дожидаясь окончания.
— Всем слушателям доброго дня. — Новый голос был мужским и тоже довольно приятным. — Вы прослушали анонс новостей от нашего неуважаемого протектора. Сами же новости возьму на себя смелость поведать вам я, граф Медуза из Путеллы. И не стоит забрасывать почтовые отделения письмами, адресованными мне. Путелла — место строго засекреченное и не на всякой карте его отыщешь. Первая и самая главная новость: святого пьянчугу Бонифация наконец выпустили из больницы не менее святой Октавии, так что достойный отец с удовольствием поведает миру, каких ызаргов он навидался в Варасте. Интервью с ним читайте во всех газетах, а я перейду к новостям менее важным. Гоганов гонят из Агариса погаными мётлами, но — что самое смешное — гонят вовсе не агарисцы в целом и не эсператисты в частности. Из достоверных источников мне стало известно, что рыжих в Талиг заманивают по приказу Верховного Протектора. Хотите верьте, хотите нет. Зачем? Кто знает. Но следите за новостями, вдруг там сообщат. Ведь и правда, интересно, поскольку одновременно нам говорят: гоганы — это всё равно, что крысы: правильно, живут они не как честные талигойцы, на портрет Верховного Протектора не молятся, да ещё и цвет волос у них вызывающий! Но, господин Верховный наш Защитник, если они таковы, оставьте их в Агарисе и разнесите пушками к Леворукому! Ну, шут с ними, с гоганами: если бегут на сыр в ловушку, может, и правда, крысы. Вернёмся к дальнейшему обзору славных дел Талига. Девица Эпинэ, господа мои, восстала ото сна! Пробудилась наконец-таки и, проснувшись, с перепоя, наверное, потребовала независимости! Почему пила — не знаю, может быть, поминала старика Анри-Гийома, не ко времени помер старец, всю жизнь мечтал вместе с Эпинэ подняться и что-то эдакое потребовать, но Четверо судят по-своему.
Айрис слушала, едва дыша. Дома радио было под запретом и новости доходили с большим запозданием. Наль, конечно, давал читать газеты, которые старательно выписывал, и иногда пересказывал радиопередачи — но в этих газетах писали совсем не так, да и Наль говорил иначе! А здесь… здесь явно происходило что-то необыкновенное! Айрис была уверена, что этот болтун с приятным голосом не просто новости рассказывает, он совершает настоящее преступление! В газетах редко употребляли какие-то резкие слова. Так, вместо «забастовка» скорей бы сказали — как в анонсе — «волнения», вместо «война» — «столкновение», а про то, что какой-то Бонифаций попал в больницу из-за пьянства вовсе не стали бы упоминать — потому что правительственные чиновники, а тем более — священники, как говорил Наль, должны являть собой пример высших добродетелей. Сам-то кузен этим требованиям, конечно, соответствовал. Но он-то так старался, чтобы не потерять протекторат над Надором, чтобы вместо него не прислали какого-нибудь чужака.
— Ну как? — спросил, сверкнув улыбкой, шофёр, когда болтовня графа из Путеллы сменилась торжественной музыкой.
— Но… это… это… — Айрис просто не знала, что сказать.
— Отважный человек. Жалко будет, когда поймают. Без него вообще знать не будем, что в стране творится.
авторы: Hahnenfeder и Yves_, а также спасибо Юре за советы
название: Проект «Одинокий»
фэндом: ОЭ
персонажи: канонные
пейринг:
жанр: ау, немножко антиутопия, детектив
тип: слэш
рейтинг: R
статус: WIP
саммари, оно же комментарии: условная середина двадцатого века, Талиг как сверхдержава, которая зашугала остальные страны, Лионель как диктатор. магия из мира никуда не делась, но не торопится обнаруживать себя. а, и ещё есть странноватая психушка, в которой заперт Ричард Окделл и которой руководит Август Штанцлер.
продолжение по тэгу.
Пролог, ок. 150 словПролог: Оллария, Больница Св. Октавии
Коридор казался бесконечным. Он вытягивался змеёй и сужался при каждой попытке выпрямиться или вздохнуть поглубже. Пахло медикаментами, резкий запах стерильной чистоты операционных кружил голову, и без того тяжёлую. Больница звалась именем святой Октавии, раньше на её месте стоял женский монастырь, куда уходили только овдовевшие или очень набожные аристократки.
Одинокий выпрямлялся и глубоко дышал, назло коридору, больничный запах не так уж сильно мешал думать о том, что скоро и эта больница, проклятое место, догниёт до самой сердцевины и провалится в тартарары, как это случилось уже с монастырём. Канет в глубину времён, за двадцать сотен Изломов и даже память о ней покроется плесенью, а потом рассыплется пеплом. Но, впрочем, это не будет так важно в скором, совсем скором (по меркам Одинокого, конечно, а не людей в белых халатах) времени — ведь жизнь продолжится и уцелеет великое государство Талиг.
Одна из лампочек мигнула — и погасла, Одинокий остановился на мгновение, но его мягко подтолкнули под локоть.
1. «Le Mat» (Дурак), ок. 2700 слов1. «Le Mat»
Оллария, казино барона Капуль-Гизайля
Вентиляция в казино была отменная, и всё же Людвиг задыхался. Зачем он вообще пошёл в это казино, куда собираются сплошные блюдолизы и маршальские прихвостни? Или как там теперь положено называть маршала Савиньяка? Верховный Протектор? Отвратительно, но многие пришли в такой восторг от этого нелепого титула… И он, Людвиг Килеан-ур-Ломбах, сидит среди этих ничтожеств, которые превозносят до небес изобретательность маршала Ли…
Конечно, сюда можно было прийти только ради очаровательной хозяйки, чья красота искупает ничтожность её мужа, её казино и её гостей. И конечно, сидящего напротив Килеана противника назвать ничтожеством было никак нельзя, даже про себя. Но в остальном… в остальном казино служило примером мерзейшего раболепства. Только посмотрите на эти лица — они же только и делают, что морщатся в улыбке. Не лица — рожи!
Людвиг с отвращением глянул на столпившихся вокруг столика любителей драматических зрелищ. Ждут, пока он проиграется в пух и прах, чтоб потом неделю об этом судачить. И даже Марианна… даже она здесь.
Игра с самого начала не заладилась. Сначала шли дурные карты, потом Людвиг просто устал держать удар — а как не устать, когда думаешь не только об игре, но и о том, как бы получше парировать оскорбительные замечания противника, да ещё не даёт покоя очаровательная Марианна?.. Сначала Людвиг расстался со всеми деньгами, которые имел при себе, затем в ход пошли кольца, портсигар, часы, дорогущее вечное перо, галстучная булавка, запонки, даже шляпа… Людвиг хотел отыграться — и не мог, но и уйти он не мог! Унижение было бы невыносимым. А потому он играл, играл, играл, подумывая, если сейчас проиграет (шляпу с золотой пряжкой, украшенной изумрудами) поставить автомобиль, который купил какую-то неделю назад. И непременно отыграться.
— Ваш ход, граф. — Противник зевнул раз в третий за последние восемь минут. — Или вы мне предлагаете заснуть прямо на карточном столе?
— Прошу прощения, герцог, — холодно ответил Людвиг, сосредоточившись на картах. Неудивительно, что он задумался о чём-то далёком от игры — с такими картами!.. Проигрывать ему было уже практически нечего, но игра продолжалась, и нужно было ходить. Хоть чем-то. Король Молний поможет ненадолго оттянуть неизбежное.
Алву этот ход только насмешил. Пришлось потерпеть презрительный взгляд и язвительный комментарий — и Марианна едва заметно улыбнулась в ответ на эти слова. Людвиг вздохнул. Поговаривали, что герцог Кэналлоа за последний год стал невыносим, но он и раньше-то подарком не был, так что разницы не заметно.
— Граф! Очнитесь же! Я предлагаю вам сдаться. Это, знаете, лучше, чем уйти без, скажем, штанов.
Людвиг почувствовал, что краснеет. Адва был не только нагл, но и бесстыден. Пусть здесь казино — место само по себе бесстыдное, но всё же здесь дамы. И не стоит при них такое говорить!
— Я могу…
— Можете-можете, граф. Но сначала проиграйте мне вашу очаровательную шляпу. Вам её прислали из Гайифы?
Теперь наступила очередь козырей, которые ушли один за одним. Алва откровенно забавлялся, остальные глупо смеялись над его шутками, даже Марианна. Почему женщины так несправедливы? Почему ценят военные успехи и смазливую внешность выше благородства и доброго сердца? Впрочем, военные успехи Алвы в далёком прошлом. Этот так называемый «Верховный Протектор» его и близко к армии не пустит. Даже удивительно, что ненужный патент на руководство больницей Святой Октавии маршал Ли вручил ему, Людвигу («или Ги Ариго — вы уж сами разберитесь»), а не своему бывшему приятелю. Ведь по всей столице шептались, что больница Святой Октавии — пропащее место, ещё при Дораке пропащим было, и уж если кого туда отправят, тому успешной карьеры не видать. Да ещё поговаривали, что засевший там как паук в паутине Август Штанцлер сжирает каждого, кто только на порог сунется. И всем известно, как маршал Ли с недавних пор относится к Алве…
— Простите, граф. Бита.
— Леворукий и все его кошки! — не сдержался Людвиг, да и кто его осудит!
— Ну-ну, — снисходительный подлец, — здесь дамы, граф.
— Чего вы хотите?! Мне больше нечего поставить!
— Во-первых, граф, — он ещё и потягивается! — На парковке я заметил ваш новый автомобиль.
Алва сделал многозначительную паузу, внимательно наблюдая за реакцией Людвига. Мерзавцы вокруг стола примолкли от любопытства. Проклятый Алва!
— А во-вторых, — о, Создатель, есть же ещё и «во-вторых», остаётся надеяться, что не будет «в-третьих», — вы ещё не вписали ничьё имя в патент на больницу Святой Октавии?
— Что? — ахнул Людвиг, недоумевая, откуда Алве знать о патенте.
— Вы потеряли деньги и… всё остальное, но не слух. На слух мы не играли.
— Вам нужен…
— Да бросьте, граф, кому он вообще нужен.
— Так…
— Но это то, что у вас ещё есть, не считая машины, счёта в банке, дома в Олларии, а также фамильного имения, где бы оно ни было.
— А…
— В общем, если не хотите уйти отсюда пешком, но при этом всё ещё надеетесь отыграться, ставьте патент.
Людвиг едва не закричал: «Да забирайте!», но вовремя сдержался и, сохранив достоинство, вытащил из кармана пиджака документ. Ни он, ни Ги в самом деле так и не решились пока вписать туда своё имя. И кто знает, что удерживало их — слухи о Штанцлере или бесперспективность этой службы?
— Пожалуйста, — пожал плечами Людвиг. — Вы же ставите…
— Вашу шляпу. Боюсь, она мне не будет к лицу, да и изумруды я не люблю. Они, знаете ли, укрепляют целомудрие.
Вокруг стола снова захихикали, а Марианна… Марианна улыбнулась так ослепительно, что Людвиг только стиснул зубы.
****
Оллария, дворец Верховного Протектора Талига
— У меня сообщение от графа Килеана-ур-Ломбаха, господин Верховный Протектор.
— Докладывайте.
Лионель отвернулся от окна, выключил радио и встретился взглядом с Селиной Арамоной. Белокурая, нежная, очаровательная, она слишком старалась, слишком усердствовала. Она была единственной, кто ни разу не ошибся и не назвал его маршалом с тех пор, как он взял себе титул Верховного Протектора, она вообще не путалась в званиях и наспех изобретённых церемониях, она держала документы в идеальном порядке, до сих пор не забыла ни об одном поручении, не строила глазки ни шефу, ни посетителям и вообще была идеальной секретаршей. Лионель понял бы причины такого поведения, если бы девица Арамона была страшилищем вроде своей матушки или хотя бы просто дурнушкой, но она была белокурой и нежной, и такая старательность решительно не вязалась с её внешностью.
— Граф сообщает, что по причинам личного характера не может принять должность протектора больницы Святой Октавии.
— По личным причинам? — Этого слизняка удобней было бы расстрелять за какое-нибудь можно даже выдуманное преступление, но предложенная ему должность была практически равносильна расстрелу. С карьерной точки зрения, да и не только — если вспомнить делишки Штанцлера.
К удивлению Лионеля девица Арамона еле заметно улыбнулась:
— Граф приносит свои извинения, однако он, проиграл патент на больницу в карты.
Кто же захотел выиграть такую драгоценность? Какой-нибудь ярый фанатик самой Святой Октавии или поклонник милой королевы Катари, которая некогда учредила эту больницу — а потому по всем стенам там висят её портреты, чередующиеся, впрочем, время от времени с иконами Октавии. Килеана теперь стоит помиловать хотя бы ради того, чтобы выслушать, как он умудрился кого-то убедить, что эта больница — хорошее место службы, и не просто хорошее, а такое, ради которого стоит рисковать в карты. Впрочем, этого слабоумного, кем бы он ни был, самого стоило бы тогда запереть в Святой Октавии, причём в качестве пациента.
— И кто теперь владеет патентом?
— Бывший первый маршал Талига Рокэ Алва.
— Ясно. — Изумления своего Лионель не выдал. Хотя девица Арамона его бы и не заметила, а если бы заметила, мгновенно бы забыла, ведь удивление — чувство, к работе никак не относящееся. — Свяжитесь с Рокэ Алвой и выясните, вписал он своё имя в патент или нет.
— Да, господин Верховный Протектор.
Впрочем, Лионель и не сомневался, что вписал. Алва редко дважды о чём-то думает — вот и сейчас: пришла ему в голову блажь поиздеваться то ли над болваном Килеаном, то ли над самим Лионелем — и менять решение он, конечно, не станет.
Всё, что было связано с Алвой начиналось со слов «всегда»-«никогда», «несомненно»-«безусловно». Например, Алва всегда прям на словах и на деле, а первое со вторым у него никогда не расходится. Он несомненно и безусловно честен. И невероятно — вот, ещё «невероятно» — не к месту сейчас, когда требуется дипломатия и хитрость. Конечно, Алва может быть и дипломатом, и хитрецом, но все его хитрости имеют успех только потому, что он очаровывает простаков и покоряет своей наглостью умников, а от его дипломатии неизменно остаётся чувство, что тебя… Впрочем, зачем грубости? Лионель поймал себя на улыбке — и тотчас же помрачнел, потому что нахлынули все чувства, сомнения, все размышления, которые мучили его в отношении Алвы. А сомнений этих в последние дни было слишком много.
В любом случае, Алва не к месту. Пускай отправляется в больницу Святой Октавии, пускай сидит там безвылазно или вовсе там не появляется — кому есть дело до этой больницы, кроме Штанцлера и кучки санитаров? Едва ли Алва станет вмешиваться в дела Штанцлера. Они ведь никак не связаны с вином, гитарой, поклонницами, которых можно трахать, не разбираясь, хороши они с виду или так себе. А именно это составляло в последнее время круг интересов Рокэ Алвы. После того как он, Лионель, отобрал у него войну. Только в этом Рокэ сам виноват — мог бы более явно поддержать старого друга, а не разводить софистику. На войне и в политике сомнениям не место. Или ты «за», или «против» — и пусть будет благодарен, что его не казнили или не услали прочь из страны.
Лионель потёр переносицу, вспоминая разговор с Алвой сразу после переворота.
— Регент-протектор? Хорошее звание, а, Росио?
— Лживое звание, Ли. Честней было бы убрать к кошкам «регента» и оставить «протектора» в одиночестве. Ну, или украсить его каким-нибудь цветистым эпитетом. «Верховный», а?
И так было каждый раз — Алва ни словом, ни жестом не выдал своих сомнений на людях и потому остался жив. Но наедине он изводил друга иронией, которая от встречи к встрече становилась всё более едкой, всё менее выносимой. Пусть, пусть отправляется в Святую Октавию. Будет уже третьим протектором. Штанцлер делает всё, чтобы они там не задерживались. Чтобы там никто не задерживался — только кучка верных ему людей, во главе с папашей девицы Арамоны, кучка людей, которые знают о секретном проекте, который начал ещё Дорак, а он, Лионель, не стал останавливать.
Пусть отправляется в Святую Октавию — и там им займётся Август Штанцлер.
****
Окна не пропускали свет, но Дик знал, когда наступало утро: на рассвете лампочки светили тускло, но часам к восьми их включали на полную мощность и в комнате становилось светло как днём. И тогда Дик просыпался. Вскоре приходил кто-нибудь из санитаров и отводил на завтрак. К этому времени уже нужно было умыться, переодеться из пижамы в дневную одежду и застелить постель. Эр Август считал, что во всём должен быть порядок, и Дик не хотел разочаровывать его. Хотя будь его, Дика, воля, он спал бы до полудня и бодрствовал бы ночами. Но после смерти отца никто так не пёкся о Ричарде, как эр Август, никто так не был внимателен и по-отечески строг, никому, по сути, и дела не было до того, жив или мёртв наследник Окделлов. Даже то, что его держали в этой больнице, было, на самом деле, проявлением заботы. Там, за стенами Святой Октавии, — слишком много врагов, слишком много тех, кто желает Ричарду Окделлу смерти. Эр Август так говорил, а кому ещё верить? Все остальные как будто забыли о его существовании.
Несмотря на то, что Дик не покидал стен больницы, он хорошо знал, что происходит в стране. Он знал, что всем заправляет Лионель Савиньяк со своим ручным вороном, бывшим Первым Маршалом Рокэ Алвой. Он знал, что титулы, с тех пор как Лионель пришёл к власти, стали лишь прибавкой к именам — дворяне потеряли власть над своими землями, как Люди Чести, так и «навозники». Король и королева стали заложниками, от их имени отдавались жестокие приказы зарвавшегося военного, забывшего присягу. Дик чувствовал своё родство с королевой, прекрасной и нежной в своей красоте, несчастной пленницей Катариной. Дик знал, насколько она прекрасна, нежна и печальна: он видел её портреты, они висели в коридорах и приёмной больницы, а один он даже выпросил себе в палату. И теперь она всегда смотрела на него, нежный гиацинт, чью бледность белые стены только подчёркивали. Эр Август обещал, что как только сможет выпустить Дика, тот спасёт Катарину из лап Савиньяка и Алвы. Дик так ждал этого дня, что не раз представлял себе сцену спасения. Как он убьёт Алву и отдаст под трибунал Савиньяка, а потом помчится к покоям, сломает дверцу золочёной клетки, а Она упадёт без чувств, он же поймает Её и вынесет из темницы. А король… это Ричард обдумать не успевал.
Умывшись, переодевшись и застелив постель, Дик, как обычно, сел на стуле возле постели и стал ждать санитара, гадая, кто же явится сегодня. Больше всего ему нравились Герман и Паоло. Герман когда-то был священником, но — как и сам Дик — пострадал от прихода к власти Савиньяка, и это сближало пациента (пусть и мнимого) и санитара. Паоло же, хоть и был родом с Кэналлоа, был, как поговаривали, бывшим пациентом и относился к Дику очень дружелюбно, хотя и без конца подтрунивал над его исполнительностью. Остальные санитары были то грубы, то безразличны, а хуже всех, конечно, Арамона. Он, к счастью, был главным санитаром и редко лично провожал пациентов.
В дверь постучали. Не аккуратно и быстро, как обычно Герман, и не выстукивая какой-нибудь ритм, как делал Паоло, а потому Дик немного приуныл, но как обычно отозвался:
— Входите.
Дверь отъехала в сторону, и вошёл Август Штанцлер. Дик вскочил со стула. Эр Август никогда не заглядывал к нему в такую рань! Что-то случилось? Или…
— Доброе утро, эр…
— Доброе, Дикон, доброе. Хотя, наверное, это утро я бы не торопился называть добрым.
Точно что-то случилось. Что-то ужасное.
— Но…
Эр Август выглядел уставшим и обеспокоенным. Под глазами у него залегли круги, и на стул он опустился с заметным облегчением. Неужели, он заболел и теперь уедет лечиться, а к Дику приставят кого-то другого?
— Ты тоже сядь, Дикон. Разговор будет длинным.
— Хорошо.
Правила запрещали сидеть днём на постели, но единственный стул занял эр Август, и Дик неуверенно опустился на самый краешек кровати.
— И я бы предпочёл провести его после завтрака, но, к сожалению, после завтрака уже будет поздно.
— Я слушаю вас, — испуганно сказал Дик, молясь святой покровительнице больницы, чтобы дело было не в болезни эра Августа. В чём угодно, только не в этом!
— Как ты знаешь, господин Манрик не так давно отказался от должности протектора этой больницы.
— Да, я помню это.
— Несколько дней назад мне сообщили, что освободившееся место займут либо Ги Ариго…
— Брат королевы?! — выпалил Дик, забывшись.
— Да, он, — сухо кивнул эр Август, очевидно недовольный тем, что его перебили. — Либо Людвиг Килеан-ур-Ломбах. Оба люди вполне достойные и уважаемые, оба, что немаловажно, знающие о твоём бедственном положении и сочувствующие… тайно, конечно… тебе. Я успел даже переговорить с Килеаном. И, признаться, возлагал большие надежды на его руководство больницей. Но всё повернулось не так, как я хотел… всё повернулось хуже некуда.
Возможно, так оно и было — и конечно так оно было! Дик не сомневался в словах эра Августа, но ему было всё равно! Пусть приезжает хоть сам Леворукий, главное, что эр Август останется здесь, главное, что он не болен, что Савиньяк не узнал о том, как Штанцлер защищает герцога Окделла и не выгнал его… или того хуже — не велел казнить. Остальное не имело значения.
— Как же всё повернулось, эр Август?
— Килеан… хороший человек, но очень мягкий и склонный поддаваться чувствам. Он хотел произвести впечатление на одну женщину… которую я, кстати, не считаю достойной, но любовь слепа. И желая произвести на неё впечатление, он ввязался в карточную игру с Вороном. И проиграл почти всё, в том числе и патент на больницу. Я надеялся, что маршал… то есть Верховный Протектор вмешается, однако тот только посмеялся над этой историей как над весёлым анекдотом. Ему только на руку, что его ближайший соратник… его ручной ворон будет присматривать за больницей, а значит — за тобой.
Дик медленно кивнул. Конечно, могло произойти что-то пострашней, но и здесь хорошего было мало. Дик помнил, что именно Ворон убил Эгмонта Окделла семь лет назад, что именно Ворон потом был верным слугой Дорака, что после смерти Дорака Ворон, не моргнув глазом, присягнул новой власти. И теперь этот человек окажется здесь, в одном здании с Диком! И судьба Дика окажется в его руках. Понятно, почему эр Август так обеспокоен.
— Он прибудет к завтраку, Дик. И, я полагаю, будет присутствовать на нём. Во всяком случае, поначалу, пока ему всё здесь в новинку и любопытство пересиливает скуку. Потом-то — и я на это очень надеюсь — он забросит больницу, и ты будешь в безопасности.
Дик снова кинул, а эр Август продолжил:
— Есть кое-что о Вороне, что тебе необходимо знать. Ему интересны только война и, когда нет войны, женщины. Ещё он любит унижать окружающих. В последнее время он сильно сдал и много пьёт и скучает без войны. Подозреваю, что и сюда-то он явился, чтобы хоть как-то развеять скуку.
— Выходит, нам нужно будет просто переждать, да?
— Верно, — эр Август тяжело вздохнул. — Просто переждать, но поверь, Дик, это будет не так уж просто.
2. «La Roue de Fortune» (Колесо Фортуны), ок. 3800 слов2. «La Roue de Fortune»
Оллария, больница Святой Октавии
В столовой — единственной комнате, из тех, где ему разрешалось бывать, — окна не замазали. И обычно Дик не сводил глаз с неба — иногда ясного, нежно-голубого, иногда пасмурного. Небо да ещё ветки деревьев — вот и всё, что можно было увидеть из окон столовой, но сегодня Дик не отрываясь смотрел на того, кто обедал за центральным столом. Этот человек сидел по правую руку от эра Августа за длинным дубовым столом, который когда-то — по словам эра Августа — подарил больнице король Фердинанд.
Столы наиболее спокойных пациентов располагались ближе всего к столу персонала, а потому Дик мог легко разглядеть каждую деталь облика нового протектора. И он не хотел упустить ни единой детали — уже завтра и Алва, и эр Август будут есть отдельно от пациентов, сегодняшний день был традиционным исключением — совместный завтрак использовался для того, чтобы представить нового протектора пациентам, врачам и санитарам.
Человек справа от эра Августа поднял бокал с тёмным вином, рассматривая его на свет. Чёрный шёлк рубашки под чёрным же пиджаком, чёрные волосы, не по-мужски длинные, почти до плеч, и белая кожа. Дик заворожённо смотрел на серебряные запонки, инкрустированные сапфирами, на кольца, украшавшие тонкие пальцы. Заворожённость его смешивалась с удивлением и даже смутной обидой. Как он может быть таким изящным, таким собранным и одновременно по-королевски небрежным? Он, Ворон, кровный враг Ричарда Окделла, убийца отца, мятежник, предатель! Ричард зажмурился, потом открыл глаза и посмотрел на портрет Её Величества, ища поддержки. Мягкая улыбка, освещавшая лицо королевы, на мгновение ободрила, но потом Дик снова посмотрел на Алву и вернулась обида. Как черты его лица — такие тонкие! — могут быть одновременно прекрасными и отталкивающими? Алва поднёс бокал к губам, но прежде чем пригубить взглянул на Дика. Глаза его были сапфировой синевы. Эр Август говорил, что Алва много пьёт и уже почти спился, но разве так выглядят пьяницы? Вот Арамона на пьяницу похож — толстый, красноносый, а Алва… У Дика закружилась голова, почему-то стало трудно дышать.
Он не понимал, но хотел понять.
И не понимал.
Эр Август редко смотрел в сторону Дика в те немногие дни, когда ел вместе с пациентами. Это было для их общей безопасности, конечно, но сейчас Дику очень захотелось, чтобы его друг — его единственный друг здесь, его единственный друг — взглянул на него, пусть хотя бы на одно мгновение, пусть без улыбки или кивка. Просто взглянул. Но вместо эра Августа на него смотрел Алва.
Дик опустил глаза, сделав вид, что не заметил этого взгляда. Дышать стало легче, хотя голова всё ещё кружилась, в внутри всё неприятно сжималось — как будто от страха, но страха Дик не чувствовал.
Даже не видя Алву, он знал, что тот здесь — сквозь приглушённый гул голосов врачей и тех немногих из пациентов, кто мог внятно разговаривать, до Дика доносился новый голос — с тягучими интонациями, негромкий — будто владельцу его лень говорить, а не то, что повышать голос — и в то же время слышный повсюду, всем. Дик предпочёл бы его не слышать! Почему никто из буйных не вздумает разораться или закатить истерику? Почему санитар Удо не включит радио, с которым он вечно носится? Почему, в конце концов, эр Август не перебьёт этого человека хотя бы на несколько минут?.. Но голос продолжал звучать — то с лёгкой насмешкой, то серьёзно, то чуть тише, то немного громче, но всегда будто бы обращаясь к нему, к Ричарду. Слов было не разобрать, оставался голос, больше похожий на музыку.
— Ричард?
Дик вздрогнул и уставился на Удо. Тот как всегда был бледен и хмур. Удо был из тех санитаров, кто явно недолюбливал Дика за что-то, а Дик не понимал, за что именно. Он как-то спросил об этом у эра Августа, но тот только пожал плечами и пустился рассуждать, что обслуживающий персонал часто ненавидит тех, кому служит, а потому Дику стоит меньше обращать внимание на отношение санитаров, особенно таких, как Удо, который, как известно, был из очень хорошей семьи и карьера его началась весьма успешно, но из-за слишком острого языка он потерял всё и был вынужден пойти работать в больницу.
Удо хмуро глянул на Дика и качнул головой. Уже пора… Завтрак прошёл, а он не съел ни крошки — тарелка была полна, а утренний шадди остыл.
— Вы закончили? Идёмте.
— Да, санитар. — Есть всё равно не хотелось. — Я готов.
Ричард поднялся, чтобы следовать за Удо, но не удержался: в последний раз взглянул на Алву и вздрогнул, потому что тот ответил на взгляд.
****
Оллария, больница Святой Октавии
Чинный завтрак в окружении слабоумных совсем не походил на ночное явление Алвы в больницу Святой Октавии, но тем смешней было вспоминать об этом явлении. Алва кивал в ответ на бессмысленные замечания Штанцлера, пил отвратительное вино, ловил на себе ошарашенные взгляды врачей. Пациенты оказались на удивление тихими, даже аутичными, впрочем, чего ещё ожидать от больницы, где заправляет тварь вроде Штанцлера, он наверняка из них по ночам кровь пьёт. Хотя нет, этой ночью его в больнице не было…
Алва снова усмехнулся и отыскал взглядом отца Бонифация. Его не так давно отправил в Святую Октавию лично Лионель. Достойный епископ выглядел так, словно и не выпил ночью столько отличного кэналлийского, что хватило бы пятерых свалить с ног, а потом запил это кэналлийское касерой, которой, по уверениям епископа, ему особенно не хватало в этом возмутительно трезвом заведении. Даже санитар Арамона не смог выдуть столько, хотя очень старался — когда ещё этому борову предоставится возможность пить не кислятину, которой травили персонал, а хорошее вино? Алва вздохнул, подавляя смех: при одном воспоминании о лице Арамоны этим, прямо скажем, очень ранним утром, таким ранним, что его правильнее было бы назвать ночью, хотелось смеяться, но довести до сердечного приступа Штанцлера не входило в планы, да и пациент за ближайшим столом — юный герцог Окделл — не сводил глаз с Алвы, будто призрака увидел, а его напугать Рокэ совсем не хотел.
Даже если бы Алва не ожидал увидеть здесь сына Эгмонта, он бы мгновенно узнал его в русоволосом юноше с рассеянным и каким-то потерянным взглядом. Среди совсем не упитанных пациентов (не считая Бонифация, конечно) он был, пожалуй, самым худым и таким бледным, будто не видел солнца уже много месяцев. Любопытно, что тут с ним делают? По словам Бонифация, жизнь в больнице не так уж и плоха. Конечно, на улицу их не пускают, для большинства запрещены даже прогулки по больничному двору, но голодом никого не морят, лекарствами не травят, не пытают и экспериментов не ставят. По словам Бонифация, у большинства пациентов есть окна в комнатах, а самым разумным даже позволено слушать радио в общей комнате.
Алва скривился от отвращения: ну и местечко! После этого даже пахать поле в Варасте покажется Рассветными Садами. Рокэ снова бросил взгляд на Окделла, тот сидел очень прямо и напряжённо. В девятнадцать лет, пусть даже часть этих лет ты провёл то заложником, то пациентом психушки, себя так не ведут. Нет, его определённо чем-то травят, а Бонифацию просто повезло — Лионель отправил его в Святую Октавию, чтобы вывести хоть немного вина из жил старого пьяницы, когда тот начал ызаргов ловить под каждым кустом в Варасте, а затем примчался в столицу с разоблачительными проповедями против распахивания новых земель на юге…
— Ваше ночное появление было неожиданным, — сдержанно заметил Штанцлер. До сих пор он избегал разговоров об этом. Наверное, собирался с мыслями. — Какова, собственно, была его цель?
Алва пожал плечами:
— Я знал, что здесь временно обитает мой старый приятель. А нигде в уставе нет ни строчки о том, что протектору нельзя приходить в больницу ночью.
— Однако пациентов беспокоить по ночам запрещено.
— Всего одного пациента. И его всё равно вот-вот выпишут.
— Количество бутылок…
— Да? — Алва удивлённо приподнял бровь и посмотрел на старого пройдоху в упор. Тот сразу выпрямился и пробормотал:
— Впрочем, ваши способности в этой области мне известны. Полагаю, всё вино выпили вы.
— С господином Арамоной, — уточнил Алва. — Что так же не запрещено.
— Конечно-конечно.
Арамоны за завтраком не было. Он или похмелялся у себя, или до сих пор спал. Любой другой санитар побоялся бы так вести себя, но Арамону Алва ночью заверил, что тот может утром спать хоть до обеда, Штанцлер его и пальцем не тронет. Правдой это, откровенно говоря, не было. Алва знать не знал, что предпримет Штанцлер, если старший санитар вдруг утром не явится на завтрак, но Арамона Алве не нравился, зато его ближайший помощник, Герман, казался куда более достойным места старшего санитара, а потому если бы Штанцлер вдруг решил бы выгнать Арамону, Алва бы только помахал вслед.
Алва снова глянул на Окделла. Тот так и сидел, глядя прямо перед собой и не замечая тарелку с утренней кашей. Впрочем, Алва на его месте тоже постарался бы не заметить эту отвратительную холодную субстанцию, только по ошибке считавшуюся съедобной. И всё-таки что с ним? Спрашивать у Штанцлера не стоило, значит надо или допросить Германа, или попытаться встретиться с самим Ричардом наедине. Если тот и не разговорится, так хоть по реакциям можно будет что-то понять.
Завтрак заканчивался, за спиной Окделла появился один из санитаров, чьё лицо было смутно знакомо Алве, и что-то сказал. Ричард поднялся как по команде, но прежде чем повернуться и уйти вслед за санитаром, ещё раз посмотрел на Алву. В серых глазах, под которыми залегли тени, на мгновение мелькнуло нечто осмысленное, но тут же погасло.
****
Алат, Сакаци, дом герцога Алатского
«…возвращайся как можно скорей, Ро! Твоя мать молит тебя об этом».
Почерк был её и конверт — из тех, которыми пользовалась только матушка. Письмо просто не могло быть подложным! Но смутное сомнение всё же мучило Робера.
Агарисского штемпеля на конверте не было, значит письмо пришло прямиком в Сакаци. О том, что они с Альдо и его бабкой уехали в Алат, знали немногие. И едва ли кто-то писал в Эпине, чтобы сообщить деду или матери Робера эту новость. Но почему тогда матушка не отправила телеграмму? Или не съездила в ближайший переговорный пункт? Раз уж знает адрес, значит может и телефон узнать… Если дело такое срочное… Робер вздохнул и снова перечитал письмо. Вопреки сомнениям, слова письма звучали у него в голове голосом матушки. Как бы проверить? Ни Альдо, ни Матильда не знают почерка матушки… И не позвонишь ведь! А всё дед с его ненавистью к телефонам. Робер вздохнул. В молодости Анри-Гийом не был таким ретроградом — именно он открыл первый в стране автомобильный завод. И когда о морисских автомобилях никто и не слышал, «Иноходец» уже выпускал прекрасные машины, причём не только легковые, но и грузовики, и даже пассажирские автобусы. Но телефоны дед не любил всегда, сколько его помнил Робер — всегда говорил, что телефоны и радио изобрели, чтоб шпионить и мозги пудрить.
Перечитывать письмо в третий раз смысла не было — вряд ли он вычитал бы что-то ещё. С кем бы посоветоваться?.. Альдо опять где-то пропадал, оставалась Матильда. И с ней бы Робер посоветовался с удовольствием — бабка Альдо, пусть и сохранила до сих пор порывистость, достойную юной девицы, всё же была рассудительна. Только какое ей дело до бед Эпинэ? Какое ей дело до того, что дом Робера уже давно стал для него чужим, и не было никакой надежды снова сделать его своим. И даже «Иноходец» был потерян из-за нелепых интриг родственников и безумия (или наивности) деда.
Робер мучился в одиночестве до самого вечера, то и дело доставая письмо и проглядывая неровные строчки, которые, увы, не могли сообщить ему больше, чем уже сообщили: дед на пороге смерти, мать в страшном волнении, надо ехать, и не откладывая. Матильда всё не появлялась — Робер узнал от слуг, что она занята организацией какого-то празднества, связанного с местными поверьями, и вспомнил, что его она тоже звала… но тогда как раз пришло письмо и он, Робер, её едва слушал. А теперь ещё недоволен, что Матильды нет здесь, чтоб его собственные жалобы выслушивать… кто бы говорил!
Впрочем, говоря откровенно, Робер бы поехал. Он скучал по дому, пусть и ставшему чужим, хотел видеть мать… нужно было только дождаться Альдо, а тот, кажется, и не заметил, что они переехали: пропадал днями и ночами где-то в притонах, просто теперь эти притоны были алатскими и, возможно, более провинциальными, но наркотики там были те же.
Когда уже совсем стемнело, и Робер приуныл окончательно, в дверь быстро постучали. Хорошо бы это была Матильда, но следом за стуком раздался голос Альдо:
— Робер! Открой! Это срочно!
Что ещё у него случилось? Закончились деньги? Матильда наконец выгнала его из дому? Хотя если бы выгнала, он бы уже в окно камешки кидал, а не в дверь ломился.
Альдо, взъерошенный и, как всегда в последнее время, неопрятно одетый, явился со вчерашними новостями об Агарисе: талигойские линкоры стали в пределах видимости из города.
— Конец пришёл Агарису, — ликовал Альдо. Глаза его нездорово блестели. Но в последнее время они так блестели почти всегда. — Талиг его разнесёт по камешку. А всё потому, что они нас выперли! Говорил я тебе: долго Агарис не простоит… мне… мне видения были!
— Прекращал бы ты по этим своим забегаловкам околачиваться, Матильда…
— Да ну тебя! Я с тобой говорю — будто с ней, наслушался! Я там новости слушаю, с людьми нужными говорю, а вы оба окопались здесь и не знаете ничего!
— Эту твою потрясающую новость я вчера два раза слышал, — мрачно возразил Робер, — один раз на талигойской правительственной волне, а второй — от Сузы-Музы.
— Это им возмездие, — Альдо, конечно, ни слова не услышал, — говорю тебе. Я видел… ну, в видении, как девушка бросала лилии… и это как будто гибель Агарису обещало. И так и вышло! Волны помнят!..
— Тебе-то откуда знать. — Робера беспокоили эти «видения», прекратить бы их, из-за проклятых галлюцинаций с Альдо разговаривать в последнее время невозможно стало.
— Потому что я Ракан, — заявил Альдо, — а значит, мне все стихии подвластны!
— Да ты только о волнах и рассуждаешь, — бесполезные попытки, но Робер не мог вот так бросить друга.
— Потому что волны помнят, — повторил Альдо, — и вот увидишь, я ещё сяду на трон, уничтожу узурпатора и…
— Какого из?
— Обоих! Всех! И проклятого Ворона вместе с ними! Предатель! Дважды, трижды предатель! Все Алва такие!
— Возможно. — Смысл был с ним спорить, но Робер не мог иначе. — Но он в столице и не…
— И мы будем! Надо только Матильду уломать. Поможешь?
Вот этим всегда разговоры и заканчивались: Альдо требовал ехать в Олларию немедленно, потом ныл, что Робер обязан уговорить Матильду на подобное самоубийство. Обычно Робер молчал, а потом переводил разговор на другую тему, но сегодня…
— Матушка пишет, что я должен вернуться в Эпинэ. — Робер и сам не понял, как эти слова вырвались у него.
— Что? В Эпинэ? При чём тут Эпинэ?
— Это мой дом.
— А… — Он потёр глаза, а потом внезапно хлопнул в ладоши. — Это не Оллария, конечно… но… но и не Сакаци, Робер! Что угодно, лишь бы вырваться отсюда! Мы поедем?
Альдо провёл рукой по волосам — этот жест всегда выдавал его нетерпение. А Робер уже жалел, что не сдержался и сказал о письме: теперь только и будет разговоров, что об отъезде, а ведь он даже не решил, подложное это письмо или нет.
****
Надор, где-то на дороге
В лёгком пальто было зябковато, и Айрис долго рылась в рюкзаке в поисках шарфа и зонтика. Начинал моросить дождь, а мимо время от времени проносились автомобили и даже один автобус, но дочка Эгмонта Окделла всё не решалась даже попытаться остановить одну из этих машин — и копалась и копалась в рюкзаке, хотя уже пора было признать, что и шарф, и зонт она в спешке забыла.
Побег из дома вышел не таким уж грандиозным, если посмотреть со стороны. Просто после очередной ссоры с матушкой, настаивавшей на молитвах за упокой души герцога Ричарда, Айрис убежала к себе в комнату, побросала в рюкзак кое-какие вещи, потом заглянула к матушке и взяла из ящика стола немного денег — немного, ведь она не воровка! — потом поцеловала непонимающих Эдит и Дейдри и через заднюю дверь вышла из дома.
Айрис часто представляла себе, как будет убегать. Как напишет прощальное письмо матушке, где подробно объяснит причины побега и попросит не волноваться о ней, как обойдёт весь дом, мысленно прощаясь и с ним, как накануне побега тщательно соберёт все нужные вещи, а потом — рано-рано утром, никем не замеченная — потихоньку ускользнёт. Не вышло ни тщательных сборов, ни долгого прощания. Да и потихоньку тоже не получилось. А всё матушка! Зачем каждый раз она заводит эти разговоры о смерти Дикона? Как она смеет?.. Брат не умер! Это всё слухи, помноженные на её отчаяние и её злость! Но если подумать — слухи эти никто никогда не подтверждал. Наверняка Ричард так и сидит заложником во дворце, пусть даже правитель сменился. И всего-то нужно съездить в столицу, записаться на аудиенцию к маршалу Савиньяку и задать ему прямой вопрос. И было бы лучше, если бы поехала матушка! Кто отказал бы в аудиенции герцогине Мирабелле? Но матушка и слышать об этом не хочет! Ей проще сидеть дома и рыдать, когда она думает, что её никто не видит. Проще пугать девочек бледным лицом, покрасневшими глазами, траурной одеждой и жуткими молитвами каждый день. А в чём провинились Эдит и Дейдри?..
Айрис швырнула рюкзак на землю. К Чужому и зонтик, и шарф! Тем более она согрелась, пока перетряхивала рюкзак. Нужно поскорей поймать попутку и мчаться уже подальше от Надора, а то с матушки станется отправить Наля на поиски… При мысли о кузене Айрис почувствовала лёгкий укол совести. Ведь именно на беднягу Наля обрушится матушкин гнев. Не на девочек же ей орать!.. Хотя Наль уже привык. С тех пор, как он приехал из столицы как протектор Надора, матушка срывалась на него постоянно, обвиняла во всём подряд, когда на самом деле она должна была благодарить его: кто знает, чего стоило нелепому кузену выбить себе эту должность, чтобы за Надором присматривал не чужак, а тот, кто здесь родился и вырос, кто приходился близкой роднёй Окделлам, кто, в конце концов, любил и герцогиню Мирабеллу, и Дикона, и саму Айрис, и младших девочек.
Так, попутка. И больше не отвлекаться на размышления и сожаления. Айрис растерянно посмотрела на руки, вспоминая жест, которым принято было останавливать машины. Как же нужно сделать? Выставить вперёд руку… На дороге показался грузовик. Айрис вздохнула и отчаянно замахала рукой. Выглядело не очень, не так, как в историях про отважных девушек в иллюстрированных журналах, которые привёз Наль из столицы. Но шофёр понял — не прошло и полуминуты, как грузовик съехал на обочину рядом с Айрис.
— Куда? — крикнул черноволосый усатый шофёр, опустив стекло.
— В, — сердце Айрис колотилось как ненормальное, — столицу.
Шофёр на маньяка не походил. Но в историях, которые печатали в журналах, именно такие всегда маньяками и оказывались.
— Забирайся.
— Правда? А вы не…
Он захохотал:
— Я не кто?.. Забирайся, забирайся. Не тебя первую подбрасываю. Отсюда девицы толпами в Олларию бегут.
— Я вооружена.
— Я понял.
Рюкзак поместился в ногах, такой он был маленький. И Айрис снова вздохнула о том, что побег получился совсем не таким, как ей представлялось.
— Я правда вооружена, — повторила она, когда усач-шофёр заводил машину. Где-то на дне рюкзака лежал фамильный пистолет, когда-то принадлежавший отцу. Разряженный — и вообще-то едва ли рабочий, но с виду весьма грозный.
— Да понял я. Не бойся. У меня дочка твоя ровесница. Не буду я тебя насиловать.
С полчаса они ехали молча. Айрис потихоньку успокаивалась, слушая равномерное тарахтение мотора и погромыхивание чего-то в кузове машины. С каждым пролетевшим мгновение она оказывалась всё ближе к столице, а потому стоило бы подумать о том, как добиться аудиенции у маршала Ли… или как там его теперь называют?.. Наль говорил… Айрис нахмурилась, пытаясь вспомнить, но тут шофёр включил радио.
— Он обычно во время новостей вклинивается, — сообщил он Айрис, подмигнув. — Правда, время каждый раз новое, чтоб не поймали.
— Кто? — спросила она, не чувствуя ни малейшего интереса. Как же теперь называют Лионеля Савиньяка?.. Она была дуррой, что плохо слушала рассказы Наля!
— Суза-Муза, — заговорщицким тоном ответил шофёр. Как будто Айрис знает, о чём он!
— Кто?.. — фыркнула Айрис, забыв о Савиньяке. А шофёр даже хлопнул по рулю от удивления:
— Вот правду говорят, что в Надоре совсем дремучие живут! Как же про Сузу-Музу не знать! Ну сейчас узнаешь.
По радио зазвучала торжественная музыка. Шофёр помычал, подпевая ей, а потом снова подмигнул растерянной Айрис. С другой стороны, решила она, такой недоумок вряд ли будет приставать. Вот и Наль говорит, что во всём надо хорошее искать…
— …волнения в провинции Эпинэ. На данный момент известны имена главных нарушителей порядка. Отряд, возглавляемый Симоном Люра, уже выехал в неспокойную провинцию. Продолжается освоение новых земель на юге страны. Сегодня наконец стали известны новости, которые привёз отец Бонифаций. Из прочих новостей: возрос приток в страну гоганских беженцев из Агариса. По словам Верховного Протектора, причин для беспокойства нет, однако талигойцам стоит проявлять бдительность.
Приятный женский голос смолк, снова заиграла торжественная музыка, а шофёр пояснил:
— Сейчас… он обычно после анонса появляется.
Музыка оборвалась довольно резко, словно кто-то прервал её, не дожидаясь окончания.
— Всем слушателям доброго дня. — Новый голос был мужским и тоже довольно приятным. — Вы прослушали анонс новостей от нашего неуважаемого протектора. Сами же новости возьму на себя смелость поведать вам я, граф Медуза из Путеллы. И не стоит забрасывать почтовые отделения письмами, адресованными мне. Путелла — место строго засекреченное и не на всякой карте его отыщешь. Первая и самая главная новость: святого пьянчугу Бонифация наконец выпустили из больницы не менее святой Октавии, так что достойный отец с удовольствием поведает миру, каких ызаргов он навидался в Варасте. Интервью с ним читайте во всех газетах, а я перейду к новостям менее важным. Гоганов гонят из Агариса погаными мётлами, но — что самое смешное — гонят вовсе не агарисцы в целом и не эсператисты в частности. Из достоверных источников мне стало известно, что рыжих в Талиг заманивают по приказу Верховного Протектора. Хотите верьте, хотите нет. Зачем? Кто знает. Но следите за новостями, вдруг там сообщат. Ведь и правда, интересно, поскольку одновременно нам говорят: гоганы — это всё равно, что крысы: правильно, живут они не как честные талигойцы, на портрет Верховного Протектора не молятся, да ещё и цвет волос у них вызывающий! Но, господин Верховный наш Защитник, если они таковы, оставьте их в Агарисе и разнесите пушками к Леворукому! Ну, шут с ними, с гоганами: если бегут на сыр в ловушку, может, и правда, крысы. Вернёмся к дальнейшему обзору славных дел Талига. Девица Эпинэ, господа мои, восстала ото сна! Пробудилась наконец-таки и, проснувшись, с перепоя, наверное, потребовала независимости! Почему пила — не знаю, может быть, поминала старика Анри-Гийома, не ко времени помер старец, всю жизнь мечтал вместе с Эпинэ подняться и что-то эдакое потребовать, но Четверо судят по-своему.
Айрис слушала, едва дыша. Дома радио было под запретом и новости доходили с большим запозданием. Наль, конечно, давал читать газеты, которые старательно выписывал, и иногда пересказывал радиопередачи — но в этих газетах писали совсем не так, да и Наль говорил иначе! А здесь… здесь явно происходило что-то необыкновенное! Айрис была уверена, что этот болтун с приятным голосом не просто новости рассказывает, он совершает настоящее преступление! В газетах редко употребляли какие-то резкие слова. Так, вместо «забастовка» скорей бы сказали — как в анонсе — «волнения», вместо «война» — «столкновение», а про то, что какой-то Бонифаций попал в больницу из-за пьянства вовсе не стали бы упоминать — потому что правительственные чиновники, а тем более — священники, как говорил Наль, должны являть собой пример высших добродетелей. Сам-то кузен этим требованиям, конечно, соответствовал. Но он-то так старался, чтобы не потерять протекторат над Надором, чтобы вместо него не прислали какого-нибудь чужака.
— Ну как? — спросил, сверкнув улыбкой, шофёр, когда болтовня графа из Путеллы сменилась торжественной музыкой.
— Но… это… это… — Айрис просто не знала, что сказать.
— Отважный человек. Жалко будет, когда поймают. Без него вообще знать не будем, что в стране творится.
Вопрос: для молчаливых и любителей жать на кнопки
| 1. читаю/буду читать)) | 67 | (100%) | |
| Всего: | 67 | ||
@темы: Ричард О., мои фики, ОЭ, проект «одинокий»
-
-
06.01.2013 в 13:47ааа
-
-
06.01.2013 в 13:59-
-
06.01.2013 в 16:02И как же уместен, сцуко, Лионель в роли диктатора со своей Селедкой....ууууу....
Эр Август, как всегда, в своем репертуаре, а Дик производит впечатление вменяемого человека.
-
-
06.01.2013 в 16:04а Дик производит впечатление вменяемого человека.
ха-ха, невменяемого
Лионель, да-да-да. мы сначала хотели Дорака в диктаторы, но Лионель же уместен тут как нигде!)
-
-
06.01.2013 в 16:11ха-ха, невменяемого
Вот теперь засомневалась я.... Хотя (после позавчерашних мытарств) отвественно заявляю, что этот милый юноша умеет вынести мозг в любом возрасте.
-
-
06.01.2013 в 16:12хм, не буду спойлерить)) я бы и пейринг не писала, но тут-то пню ясно, что тут будет алвадик))
-
-
06.01.2013 в 16:15-
-
06.01.2013 в 16:16-
-
06.01.2013 в 16:19-
-
06.01.2013 в 16:20-
-
06.01.2013 в 16:22-
-
06.01.2013 в 16:23-
-
06.01.2013 в 16:29-
-
06.01.2013 в 16:31-
-
06.01.2013 в 16:35-
-
07.01.2013 в 02:06-
-
07.01.2013 в 02:08-
-
07.01.2013 в 04:13Почитаю обязательно как просплюсь, пока же прошу разрешения у себя в списке модерн-ау по Этерне дать ссылку
-
-
07.01.2013 в 14:05-
-
07.01.2013 в 15:33Подожду когда допишете.
-
-
07.01.2013 в 15:35-
-
08.01.2013 в 03:16-
-
08.01.2013 в 03:27-
-
08.01.2013 в 16:46-
-
08.01.2013 в 16:55-
-
08.01.2013 в 17:02Скачать Carl Orff - Carmina Burana -1.O Fortuna 2.Fortune plango vulnera.
-
-
08.01.2013 в 17:03-
-
08.01.2013 в 17:08-
-
08.01.2013 в 17:13-
-
08.01.2013 в 17:21