[solitary-cyclist]

не в обзоры

кароче. это надо для истории. мы поупражнялись в жанре БББ.
во всём, кстати, виноватая в глаза не видевшая «Гли»  Хельгина.

Авторы: Джайа и Эрвен
Название: Вечная любовь
Фэндом: Гли
Пейринг: клейн
Тип: слэш
Жанр: романтическое БББ
Предупреждение: фаны пейринга! нечетайте)) вапще, люди, нечетайте! это для истории, чтоб не кануло никуда))
Ищо предупреждение: смерть персонажа! банальности!
нет, это не связано с вчерашней просьбой кинуть ссылки на клейнофики.

Глава первая.

Это произошло на Рождество, второе их Рождество.

— Помнишь, — говорил Курт, когда они с Блейном шли по пустынной улице, нежно держать за руки, — именно в этот день год назад мы пели наш первый дуэт.

— Я, — виновато качал головой Блейн, — был тогда дураком. Я уже был влюблён в тебя, но не осознавал этого! И думал только о том, как звучу сам!

— Мы могли бы спеть его снова. По-настоящему.

Это был один из тысячи нежнейших разговоров, во время которых они могли делиться самыми сокровенными мыслями и мечтами, не боясь быть осмеянными, ведь истинная любовь не осмеивает. Жёлтые фонари освещали их путь, дорога слегка блестела от измороси, а воздух был чист и свеж, как чувства прогуливающихся парней.

Но их второе Рождество стало их последним Рождеством. Они прогуливались, наслаждаясь обществом друг друга, ловя нежные прикосновения и взгляды, а между тем страшная трагедия ждала их впереди. Практически, за углом. Есть на освещённых жёлтыми фонарями ночных улицах, будто предназначенных для влюблённых, такие тёмные углы, куда не добирается свет ни фонарей, ни луны, ни звёзд. В одном из таких закутков для душ, в которых не осталось ничего человеческого, для забывших себя самое безгласных, опустившихся душ, прятался рок в лице Дейва Карофски.

Влюблённые не знали об этом, но Карофски уже который день следил за ними, переполненный ненавистью и вынашивавший планы мести. За что ему было мстить? А разве нуждается животное в причине для бешенства? Влюблённые были счастливы, они тихо пели дуэтом ту самую песню и держались за руки, они являли собой пример гармонии, как в первых сотворённых на земле людях в их первую ночь вместе в райском саду. А ведь у Курта и Блейна ещё не было ни одной ночи вместе — и они не знали, что никогда уже не будет. Во всяком случае, не будет так, как хотелось бы им обоим.

—Эй вы, педики, — из тьмы переулка, прямо из-за угла выпрыгнул Карофски, поигрывая тесаком для резки мяса, — кустики ищете, чтобы перепихнуться покачественней?

Курт испуганно побледнел, но не позволил себе больше ничем выдать страх и отвращение. Блейн выступил вперёд, закрывая собой любимого.

— Я не позволю тебе издеваться над нами! И испортить нам праздник!

— Так у вас каждый перепих как праздник! — Карофски грозно сверкнул глазами и в два шага преодолел разделявшее их с Блейном расстояние.

— Нет! — против воли вырвалось у Курта. — Нет!

Но что мог сделать тонкий и хрупкий Курт против здорового и очень решительно настроенного Карофски, вооружённого к тому же тесаком.

— Не очень-то, — твёрдо сказал Блейн, — это мужественно с твоей стороны: нападать на безоружных.

Курт почувствовал одновременно прилив любви и гордости возлюбленным и тревогу за него.

— Блейн… — прошептал Курт, — не надо…

Но было поздно. Карофски, скрипнув зубами, отшвырнул тесак и кулаком со всего размаха ударил Блейна в грудь. Парень покачнулся, смертельно побледнел и стал медленно оседать на землю. Карофски, схватив тесак, исчез во тьме переулка из которого несколько минут назад появился на горе влюблённым пташкам. Курт, вскрикнув, бросился к Блейну, распростёртому на дороге.

— Очнись! — крикнул он, тряся любимого за плечи и сотрясаясь в рыданиях. — Очнись!

Но Блейн не приходил в себя. Внутри у Курта всё сжималось от ужаса, кровь стучала в голове, дыхание сбилось, слёзы застилали глаза. Дрожащими руками он набрал номер скорой и успел только назвать адрес и причину вызова, а потом тоже потерял сознание.

Глава вторая.

Курт пришёл в себя в больнице. Он лежал в пустой палате, а над ним склонилось испуганное лицо отца. Где-то поодаль маячили фигуры Кэрол и Финна.

— Пап, — слабым голосом прошептал Курт, — где Блейн?

— Тише, сынок, — сказал Берт каким-то напряжённым тоном.

— Где… он? — Курт попытался встать с постели, но почувствовал дурноту и снова откинулся на подушки.

— Как ты себя чувствуешь, милый? — спросила заплаканная Кэрол.

Но он был слишком слаб, чтобы продолжать разговор. Он закрыл глаза и заснул, а когда проснулся, палата была уже пуста, а за окном пели птицы, радуясь наступлению нового — такого тёплого, пусть и зимнего — дня.

Первая мысль Курта была о Блейне. Чувствуя себя намного лучше, чем ночью, Курт уже было собрался выйти из палаты и пойти искать любимого, как вдруг вошёл доктор.

— Как вы себя чувствуете, мистер Хаммел? — лучась неприятно-сочувственной улыбкой спросил он.

— Как Блейн? — упрямо спросил Курт, чувствуя, что слёзы вот-вот польются у него из глаз.

Ответ доктора прозвучал неубедительно:

— Мистер… хм, Андерсон… хм…

И Курт понял, что от него что-то утаивают.

— Я найду его! — воскликнул он. И не слушая доктора, выбежал из палаты. Больничный коридор был пуст, пахло лекарствами и болезнью. Курт ненавидел этот запах больше всего на свете, даже больше запаха мусорных баков, куда его когда-то бросали. Запах больницы окутывал Курта, напоминая о смерти матери и Паваротти, о тяжёлой болезни отца, этот запах скрывал теперь от него любимого. Курт ненавидел этот запах.

Он шёл по коридору, гадая, в какой из палат лежит Блейн, и надеясь, что сердце подскажем правильный ответ. В мюзиклах так происходило постоянно, почему так не могло быть в реальности?

И тут он услышал тихое:

— Курт… Курт…

Слова доносились из-за двери, мимо которой он проходил. Сердце Курта болезненно сжалось. И он решительно вошёл в палату.

Там, на кровати, совершенно бледный лежал Блейн.

— Курт… я знал, что ты меня услышишь.

Он был очень слаб, но у него нашлись силы улыбнуться любимому и протянуть ему руку.

— Ах, Блейн! — зарыдал Курт. — Я думал, я больше тебя не увижу! Думал, они скрывают, что ты… ты…

— Будь мужественным, мой милый Курт, — прошептал Блейн, прикрыл на мгновение глаза, но тут же вновь открыл их и с невыразимой нежностью посмотрел на заплаканного Курта, — будь муж…

Пальцы его разжались, а глаза закатились — Курт видел это как в тумане. На тёмном экране зелёная кардиограмма превратилась в сплошную, а тишина в больнице стала одним раздирающим сердце пищанием.

— Нет… — прошептал Курт и снова потерял сознание.

Глава третья.

В последнюю ночь перед похоронами Курт заперся в одиночестве своей комнаты, убранной в чёрный цвет. Он ненавидел чёрный цвет, но сейчас его душа не вынесла бы другого. Только жёлтые чайные розы с огромными лепестками, подаренные Блейном в ночь трагедии, напоминали о том, что когда-то были и другие цвета.

Курт вспоминал, как днём «Уорблерз» устроили прощальный концерт, на котором каждый из участников их хора спел соло и каждое соло было посвящено тому, кто безвременно их покинул. Только Курт не пел, он не мог из-за спазмов, перехватывающих горло каждый раз, когда он пытался произнести хоть слово.

Курт вспоминал открытый гроб, засыпанный цветами, в том числе и от девочек из той школы — Курт не помнил её названия, но оно и не важно. Блейн выглядел так, словно он только заснул. Его губы хранили его последнюю улыбку, бледная кожа была чистой и гладкой, руки лежали так, словно вот-вот он готов был коснуться пальцев Курта.

«Почему я так редко целовал его? — в отчаянии думал Курт, вытирая слёзы одним из пяти десятков батистовых платков, половина из которых уже были разбросаны по всей комнате. — Теперь я больше никогда… никогда…»

Блейн был так прекрасен даже теперь.

«Я не могу позволить… — неожиданно понял Курт, — чтобы его, такого прекрасного, такого живого положили в холод земли, пусть даже рядом с Паваротти». Разве не об этом были последние слова любимого? «Будь мужественным», сказал он, так Курт будет мужественным во что бы то ни стало!

Курт встал, скомканные белые платки упали к его ногам.

— Я иду, милый Блейн, я не позволю тебе исчезнуть и оставить меня в этом мире, — твёрдо сказал он, обращаясь к розам, потому что только они в отвратительно-чёрной комнате и напоминали ему о красоте навеки уснувшего возлюбленного.

«Он спит», — повторял про себя Курт, спускаясь по лестнице, — спит, — говорил он себе, проскальзывая на улицу и почти бегом направляясь к дому, где лежал любимый. «Просто уснул», — задыхаясь от бега, Курт склонился над гробом, а потом (откуда только сила взялась в слабых руках?) он поднял бездыханное тело и понёс обратно. Свет фонарей, будто в насмешку такой же жёлтый, как розы, как свет в их последнее счастливое Рождество, разливался по улице и падал на лицо Блейна.

Эпилог.

Лёгкий иней, которым подёрнулось это бесконечно-прекрасное лицо, только подчёркивал свежесть черт. Кожа покрылась тончайшей хрустально-прозрачной коркой льда, но губ лёд не касался. Курт топил его каждый раз прикосновением своих собственных губ. Он так редко целовал Блейна, когда тот был жив, что теперь готов был целовать его бесконечно, чтобы хоть как-то искупить свою вину. Не коснулся лёд и ладоней Блейна, которые Курт неизменно сжимал в своих руках.

Каждый вечер Курт спускался в подвал к Блейну, чтобы любоваться им, говорить с ним, иногда даже петь ему. Каждый вечер — совсем ненадолго, на пять-десять минут всего. Большего он не мог себе позволить, иначе кто-нибудь в семье непременно заподозрил бы неладное.

— Я буду твоей Дианой, а ты моим Эндимионом, — прошептал Курт на прощание и снова коснулся ледяных губ. И снова не стал сдерживать слёзы, подумав, что эти губы никогда не смогут согреться.

А потом он всхлипнул и опустил дверцу холодильника. Завтра он снова придёт сюда.